Царица Пальмиры

— Мне нужна помощь, тюремщик. Помоги мне, и она станет твоей. Когда я кончу заниматься ею, она будет сама кротость и покорность, обещаю!

Тюремщик облизал губы и заскулил:

— А что, если она все расскажет, благородный сенатор? Ведь я не занимаю такое высокое положение, как вы. Хостилий рассмеялся.

— Неужели ты думаешь, что эта гордая сука признается, что ее оседлал такой подонок, как ты? Не будь смешным! А теперь помоги мне.

— А что я должен делать, благородный сенатор?

— Я сейчас спущу ее вниз. Ты положишь ее себе на колени и будешь крепко держать. Мне пришла фантазия немного похлестать ее по заднице.

Хостилий отпер железные наручники, охватывавшие запястья Зенобии, и ее ноги снова встали на пол.

— Не помогай ему, добрый тюремщик! — вскрикнула она. — Я скажу, что он прокрался в камеру, когда ты не видел его, а ты, не зная об этом, запер меня здесь с ним. Я заявлю, что ты обнаружил его, когда тебя встревожили мои крики! Добрый тюремщик, я — важная пленница империи!

Хостилий нанес Зенобии удар в висок, от которого она пошатнулась.

— Не обращай внимания на эту суку! Она — никто! И снова хлыст опустился на нее, заставив ее вскрикнуть сквозь стиснутые зубы.

— Брал ли ты когда-нибудь женщину так, как берут мальчиков? — спросил Хостилий тюремщика и засмеялся. — Да, да, я вижу, брал! Ну что ж, я собираюсь сейчас взять ее именно так! Уложи-ка ее, тюремщик! Думаю, теперь она уже вполне готова принять меня. Не правда ли, Зенобия?

Тюремщик заставил ее лечь на солому лицом вниз, и она почувствовала, что Хостилий возится сзади. Тюремщик завел ей руки за голову, чтобы она не могла сопротивляться. «О боги! — подумала она. — Так только собаки спариваются, но не люди!» Она почувствовала, как его пальцы раздвигают ее ягодицы, как что-то скользкое пытается проникнуть в ее тело, и пронзительно закричала:

— Не-е-ет! Не-е-е-е-е-е-ет!

Тут со стороны двери камеры послышался гневный рев, она вдруг почувствовала, что ее руки свободны, а туша Хостилия рывком слетела с нее. Тюремщик уже истерически бормотал:

— Я сделал то, что он велел мне! Я бедный человек, господин! Не убивайте меня!

— Пусть он уходит, Марк! — услышала она слова Гая Цицерона, а потом голос Марка ответил:

— Беги же, чтобы сохранить свою жалкую жизнь, человек, пока я не пожалел о своем милосердии!

У нее болело все тело, и она была слишком слаба, чтобы подняться. Она лежала лицом вниз на соломе и слушала, как ее муж холодно произнес:

— Считай, что ты мертв. Валериан Хостилий!

Потом послышался странный звук: сопение и глухой стук тела, ударившегося об пол. Ей можно было не говорить, что сенатор умер.

И тут она потеряла сознание.

Придя в себя, она не могла понять, где находится. Постепенно она разобралась, что куда-то движется, что ей ужасно больно и что ткань туники царапает и раздражает кожу. Она одета! Она в носилках! Она в объятиях Марка! Она в безопасности!

— Марк! — прошептала она потрескавшимися губами.

— Любимая!

Она увидела его лицо, и с каждым мгновением оно становилось все более четким.

— Хвала богам, что ты подоспел вовремя, — тихо произнесла она. — Он собирался…

— Я знаю, что собиралась сделать эта свинья! — мрачно сказал он.

— К тебе пришел Гай?

— Да. Они задержали его и хотели выяснить, не организован ли контрзаговор. Он уже поклялся в верности сенату, н ему не сделают ничего плохого, независимо от того, что произойдет с Аврелианом.

— А я свободна?

— Да. Доктор Цельс не стал терять времени и сообщил сенатору Тациту, что ты не носишь ребенка Аврелиана. Уже был дан приказ о твоем освобождении. Хостилий знал, что так оно и будет.

— Он мертв, Марк?

— Да. Я перерезал ему горло.

— Мы уедем завтра?

— Да. Я подал прошение от имени моей матери взять тебя на побережье, чтобы ты могла восстановить силы. Тацит сам подписал приказ. Думаю, он подозревает, что вовсе не моя мать хочет взять тебя на побережье. Однако мы не сможем проехать через городские ворота к порту без пропуска, выданного сенатом. Ведь ты все еще пленница империи.

— Ты везешь меня домой?

— Да, моя любимая. Я везу тебя домой.

Она снова закрыла глаза, а когда проснулась, то обнаружила, что лежит в удобной постели в доме. Одежда была снята, а раны промыты, перевязаны и смазаны сладко пахнущей мазью. Покрывало постели немного приподнято, и хотя оно укрывало ее, но в то же время не касалось ее чувствительной кожи. Она вздохнула с облегчением, и в то же мгновение рядом с ней оказалась Дагиан.

— Моя дорогая доченька, хвала матери Юноне, что ты спаслась!

Ее синие глаза были мокрыми от слез.

— Который сейчас час?

— Уже почти рассвет, — последовал ответ.

— Неужели вы просидели возле моей кровати всю ночь, Дагиан?

— Только последний час, моя дорогая. Зато Марк оставался с тобой всю ночь.

— Я хорошо себя чувствую, только немножко больно, — заверила Зенобия Дагиан. — Марку не следовало так изнурять себя, особенно учитывая то, что сегодня мы уезжаем.