Царевна Волхова

Он провел её в комнату сына, Сенечку уложили на кровать, укрыли теплым пледом и он тут же сладко засопел. А Василий с Элей вернулись к столу, где была продолжена так взволновавшая всех повесть о прошлом…

— Ну вот, а схлестнулись они с этим гадом скорее всего из-за Петровой дочки. Лет семнадцать ей было, красавица… В общем, то ли приворожил её цыган этот, то ли что… про это никто не знает. Только любовь у них вышла. Петр цыгана этого не терпел, а тот ужом вился вкруг красавицы-дочери. Но говорят, дело было даже не в этом, дело в иконах было. Тот ведь гад по цыганской природе своей и приторговывал, и приворовывал… разное всякое вытворял. И доносил, уж не без того! А если и впрямь Петр спас из воды чудотворную, ясное дело, цыган этот страсть как хотел ею завладеть, ведь она ценности-то немерянной! Для верующего бесценна, а для барышника золотая жила. Может, думал кому продать её, может, и за границу — там бы целый капитал отвалили! Только известно одно: по ночам к ним в дом волк стал шастать. Выл, глазами сверкал… разнюхивал. Ну, Петр крестным знамением дом осенял, каждый день со свечой и молитвой все углы обходил… не помогло. Пришли к нему люди в штатском — ночью пришли и забрали. Дом обыскали: все половицы повыдергали, все стены простукали. Не знают люди, нашли чего или нет… Только Петра забрали. Может, пытали. Умер он очень скоро после ареста. Тело отдали вдове. Та не вынесла, скончалась от сердечного приступа. Дочь хоронила. Одна. А потом и она пропала.

— Как… пропала? — шепнула Эля.

— А так — исчезла бесследно. И больше в наших краях ничего не знают о ней. Дом заперла на замок и… В общем, темная это история. Несколько лет дом так запертый и стоял. Потом приехал мужчина, видный такой, военный, дом на себя переписал, все бумаги переоформил и уехал. И с тех пор в вашем доме так никто и не жил. Вот поэтому и слава о нем идет нехорошая: мол, проклятье на нем. Только проклятья-то никакого нету — уж вы мне поверьте! Я такие вещи сердцем чую. Узел завязан на нем — это точно, узел судьбы. Развязать бы его, докопаться до правды, тогда и дом оживет. А может, не только дом…

Василий задумался. Долго молчал, и ребята не решались нарушить его молчание. Наконец, Эля не выдержала.

— Дядя Василий! А этот дымок над холмиком? Что это?

— А, дымок… Тут, на опушке соснового бора, на краю поля холмик есть. Так, говорят, по ночам странный какой-то туман над ним поднимается. И будто туман этот образ человеческий принимает. Только, по-моему, байки это. Любят люди потешиться.

— А ваша картина? — не унималась Эля. — Раз вы про это картину пишете, значит верите! Или… вы сами видели? Дядя Вася, ну пожалуйста! Это для меня очень важно!

— Для тебя? Для тебя важно вырасти и жениха хорошего! Принца тебе найдем! Вот только это для девушки и важно.

— Неправда! — закричала Эля, вскочила. — Вы же сами в это не верите! Знаете, что не это самое главное! А мне принца не надо, не хочу! Я хочу дома, где отдыхают ангелы. И улыбаются…

Она закрыла лицо руками и заплакала. Горько, навзрыд. Вовка дернулся было к ней — утешить. Но отец взглядом остановил. Он подошел к Эле, встал над ней…

— Милая ты моя! Птичка горькая! Ты не человечья, ангельская ты. В тебе душа крылами овеяна. Вот и живи спокойно, зная, что примут домой. Наш дом ведь не здесь, там он, — Василий кивком указал на потолок, по которому ходили тени огня. — Купайся в жизни, плыви! И ничего не бойся. А мы с Вовкой — всегда с тобой.

Тут Эля не выдержала, кинулась к нему на грудь, прижалась, обхватила руками. Он крепко обнял её. Как давно не знала она отцовских объятий! А Василий… ей вдруг захотелось, чтобы он был её отцом. Она подумала, что вот сейчас придется им с Сеней идти домой — пора уж! А дом пустой, осиротелый и никто их не ждет. И мама… Новый взрыв рыданий сотряс её всю — и, плача, захлебываясь, она рассказала Василию про мамин побег, про записку, про жажду мести… и про призрака. И про волка, который сидел у её постели в больнице и явился теперь, чтобы сразиться с бесплотным хранителем дома.