Царевна Софья

В данном случае Невилль слишком увлекся созданием скандальных подробностей. Никаких детей у Софьи не было, иначе факт их существования многократно отразился бы в других источниках. Между тем в документах имеется лишь два одинаково недостоверных свидетельства на этот счет. В материалах политического сыска зафиксированы грязные слухи о том, что «царевна Софья была блудница и жила блудно с боярами, да и другая царевна, сестра ее»; «и бояре ходили к ним, и робят те царевны носили и душили, и иных на дому кормили». Такие разговоры велись в 1723 году между старообрядцами, жившими по реке Тагилу.^{365} Разумеется, эти темные и бесконечно далекие от царского двора люди не могли иметь никакого представления о жизни Софьи. Со времени ее правления прошло уже четыре десятка лет, поэтому правильнее было бы говорить даже не о слухах, а о народной мифологии. В приведенной выше отвратительной сказке, несомненно, отразился след более позднего события: староверы по наивности приписали царевне грех фрейлины Марии Гамильтон, в 1718 году задушившей своего ребенка, рожденного от Петра I.

Простодушные народные мифотворцы не могли даже отдаленно представить себе, до какой степени была прозрачна дворцовая жизнь царевен в восьмидесятые годы XVII столетия, проходившая на виду у постоянно толкущихся в их покоях «мамок», постельниц, служанок, карлиц, шутих, «дур», юродивых, «верховых богомолок» и прочих приживалок. Стать «блудницей» в таких условиях было невозможно при всём желании. И уж тем более исключена возможность рожать детей втайне от пестрого и любопытного населения дворца.

Другое весьма смутное упоминание о личной жизни одной из царевен содержится в донесении из Москвы польского резидента Станислава Бентковского королю Яну III от 20 сентября 1682 года, в котором анализируется участие женской половины царской семьи в событиях, связанных с майским бунтом: «…Тетки по отцу и сестры поспешили к Иоанну, жалуясь ему на восстание стрельцов и утверждая, что они могут управлять империей до совершеннолетия правителя. Они назначили одной тетке мужа, предсказывая потомство, которое могло бы сохранить данный род». Публикатор этого документа М. М. Галанов в комментариях к тексту расценивает данное известие следующим образом: «Имеются в виду слухи о том, что у В. В. Голицына и Софьи Алексеевны были дети».^{366}

Однако это совершенно неверная трактовка неясных слов польского дипломата, смешавшего в донесении два разнородных пласта информации. Упоминаемое им гипотетическое «потомство, которое могло бы сохранить данный род», должен был произвести на свет Иван Алексеевич, поскольку род в России того времени положено было продолжать строго по мужской прямой линии. Донесение Бентковского свидетельствует лишь о том, что уже в мае 1682 года сестры Ивана Алексеевича обсуждали планы его женитьбы, чтобы поскорее появилось царское потомство по линии Милославских, пока Петр Алексеевич был еще ребенком.

Невилль, дав волю фантазии, утверждал: Софья «благодаря женской хитрости» убедила Голицына «склонить свою жену сделаться монахиней», что позволило бы ему добиваться от патриарха разрешения на брак с правительницей. «Когда эта добрая женщина согласилась на это, царевна более не сомневалась в удаче своих замыслов». В действительности же вопрос о разводе Голицына с женой никогда не ставился. Князь Василий Васильевич был вполне счастлив в браке с Авдотьей Ивановной, урожденной Стрешневой, имел с ней шестерых детей; их сын Алексей являлся деятельным помощником отца в Посольском приказе и пользовался доверием и расположением правительницы. Гипотетический брачный союз Софьи и ее фаворита был заведомо невозможен, поскольку явился бы немыслимым скандалом, способным разрушить власть правительницы. Она на это никогда не пошла бы, невзирая на любовь к Голицыну, даже если предположить, что это чувство в самом деле имело для нее существенное значение. В любом случае власть для царевны являлась основным приоритетом, и всякая потенциальная помеха в его достижении считалась ею недопустимой.