Царевна Софья

Братья, восседавшие на двойном троне, являли собой разительную противоположность. Иван Алексеевич имел вид тяжелобольного человека. Патрик Гордон описал свои впечатления от аудиенции у старшего царя: «Я подошел и поцеловал руку его царского величества, который был больным и немощным, выглядел печальным и ничего не говорил, а от его имени спросил о моем здоровье и похвалил меня за службу его боярин».^{342}

Фуа де ла Невилль утверждал, что на царя Ивана «страшно смотреть»; «будучи полностью парализованным», он проводит всю жизнь в поездках на богомолье.^{343} Генрих Бутенант отмечал, что он «слеп и косноязычен».^{344} По словам австрийского посла Иоганна Хёвеля, во время аудиенции Иван «едва мог стоять на ногах, и его поддерживали два камергера под руки»; «говорил он слабым и неясным голосом». Тот же автор пишет: «Иван нездоров и недалек»; «никому не тайна, что старший по слабому состоянию умственных и физических сил не способен на управление».^{345} Саксонский дипломат Георг Адам Шлейссинг писал: «Старший царь Иван Алексеевич вообще был обижен природой… поскольку он не может ни видеть, ни говорить как следует, ни даже держаться хоть немного по-царски или властно. Он постоянно носит зеленую тафтяную повязку, которая скрывает его лицо, так как глаза его то и дело мечутся туда-сюда. С другой стороны, он очень благочестив и набожен».^{346}

Свидетельства современников не позволяют точно определить характер недугов царя Ивана. Во всяком случае нет достаточных оснований утверждать, что он был слабоумен. Вряд ли правильны диагнозы, «поставленные» двумя известными историками. Брюс Линкольн полагает, что Иван Алексеевич страдал синдромом Дауна; Н. И. Павленко утверждает, что «подслеповатый Иван» с детства «изъяснялся… с трудом, был косноязычными отставал от сверстников в развитии. Современные нам медики называют таких детей дебилами».^{347} Однако существуют указания источников на то, что старший государь порой высказывал здравые суждения и был способен трезво оценивать обстановку. Например, в письме неизвестного корреспондента, посланном из Москвы архиепископу Коринфскому, говорится, что в ответ на заявление Ивана Нарышкина о готовности стать регентом на время малолетства его племянника царя Петра («Признайте пока меня государем, ибо я сумею править благоразумно») Иван Алексеевич ответил: «Черепахе не летать с орлами». Польский резидент и Москве Станислав Бентковский, описывая в донесении в Варшаву тот же эпизод, привел слова Ивана в несколько иной форме, но с тем же смыслом: «Ни свинья, ни черепаха никогда не полетят».^{348}

Невилль передал высказывание Ивана Алексеевича по поводу бегства Петра из Преображенского в Троице-Сергиев монастырь 8 августа 1689 года:

— Мой брат Петр скрылся в Троицком монастыре, а почему — я не знаю. Он, несомненно, хотел смутить государство.^{349}

Андрей Матвеев утверждал, что именно твердость Ивана, заявившего о нежелании ссориться с Петром, заставила царевну Софью отказаться от защиты своего фаворита Федора Шакловитого.^{350} Можно, конечно, заподозрить все приведенные выше свидетельства в недостоверности, поскольку ни один из названных авторов не присутствовал при произнесении Иваном подобных речей и знал о них понаслышке. Однако сам факт, что слухи о разумных высказываниях старшего царя циркулировали в обществе, не позволяет судить о нем как об умственно неполноценном человеке. Тем не менее он, несомненно, был тяжело болен физически и по этой причине не мог выполнять функции самодержавного правителя. Такую задачу взяла на себя царевна Софья.

Австрийский посол Хёвель охарактеризовал русских государей и обстановку при дворе следующим образом: «Иван очень слабого сложения, напротив, Петр исполнен силы, здоровья, ума и блестящих надежд… На стороне Петра большая часть бояр и сенаторов; только сестра Софья, 26-ти лет, великого ума и способности, поддерживает старшего брата. Но никому не тайна, что старший по слабому состоянию умственных и физических сил не способен на управление. Это признают сами бояре и частенько о том вздыхают».^{351}

В отличие от Ивана юный Петр удивлял современников ранним развитием. Андрей Матвеев писал, что царевна Софья, «издалека бодрственно усмотря», что младший брат «с чрезвычайными талантами рожден был и показывал в себе от самой молодой юности разум проницательный и понятный и что по неописанной глубине остроты своей исследовать может предбудущие зело великие намерения ее, весьма была предупредительна и осторожна».^{352}