Цареубийца. Подлинные мемуары графа Орлова

– Лучше спроси, кто этот самозванец, дерзнувший его имя присвоить? – возразила императрица. – Наши послы в Константинополе и Венеции ответ дать не могут, но пишут, что он своими действиями турок тревожит, а это сейчас нам весьма неплохо было бы… Итак, надобно надёжному офицеру в Черногорию съездить – поглядеть, что за человек этот «Пётр Третий», и решить, как с ним быть. Если он в самом деле нам полезен, пусть в Черногории супругом моим называется: надеюсь, из-за дальнего расстояния он права на брачное ложе со мною не предъявит. Как в пословице говорится: «Хоть горшком зовись, только в печку не лезь», – смеется она.

– Для такого поручения князь Долгорукий сгодится: я его по Преображенскому полку знаю, – говорю. – Он исполнителен и умеет язык за зубами держать.

– Хорошо, Алексей Григорьевич, на том и порешим, – соглашается императрица. – …Понюхай моего табачку, он у меня в саду выращен, душистый, с розовым маслом и травами, – протягивает она мне табакерку.

– Лучше моего табаку понюхай, – Григорий свою табакерку подсовывает. – У меня крепче.

– Я бы вам своего табачку предложил, да табакерка у меня скромная, не в пример вашим, – показал я её.

– Ох, Алексей Григорьевич! – шутливо погрозила мне пальцем императрица. – Намёк твой я отлично поняла и прикажу достойную графа Орлова табакерку изготовить…

На этом наш разговор о делах закончился; далее о всяких пустяках болтали.

* * *

Собрался я быстро; Фёдор охотно со мной ехать согласился, князь Долгорукий ответил «слушаюсь», а Ерофеич поворчал немного – куда, мол, тебя несёт, Алексей Григорьевич: в тёплые края после твоей болезни поехать хорошо, но ты не за тем едешь, чтобы здоровье восстановить (я ему всего, понятно, не рассказал, однако он и сам догадался, что не на прогулку собираемся).

Табакерка XVIII века

– Оставайся, – сказал я ему. – Я тебе не принуждаю.

– Вот ещё! – возмутился он. – Так я тебя одного к басурманам и отпущу! Я перед матушкой твоей покойной, пусть земля ей будет пухом, в ответе. Басурмане, они страсть какие злые – если с тобою чего сделают, меня твоя матушка с того света проклянёт, и сам я себе не прощу. Хватит языком попусту молоть – давай думать, какие вещи брать будем!

Как в воду глядел Ерофеич: если бы не он, не было бы меня сейчас с вами…

Выехали мы из Петербурга в марте, в городе снег ещё лежал, по Неве льдины плыли – а добрались до Италии, там уже всё цветёт, теплынь, на полях работы идут. Народ итальянский весёлый, чуть не каждый встречный чего-то напевает, парочки посреди дня обнимаются. Я, признаться, расслабился, Ерофеич – и тот оттаял, а Дунайка совсем голову потерял, амуры с итальянками напропалую крутит. Но князь Долгорукий был суров – может, ещё от того, что в войне с Фридрихом ранение в голову получил, вследствие которого в странном поведении порою бывал замечен.

– Ваше сиятельство, господин генерал, – он ко мне так обращался. – Знать бы мне заранее, что мы для таковых занятий едем, рапортом бы отказался. Я служить присягал, а не развлекаться под кипарисами.

– Будет тебе служба, господин майор, – я достал из шкатулки предписание по Черногории, что мне в Петербурге вручили. – Дело наисекретнейшее – читай.

Прочитал он и в лице изменился:

– Помилуйте, Алексей Григорьевич, как мне разобраться: полезен нам сей самозванец или нет? А вдруг он обманщик и глаза мне отведёт?

– Разберёшься, Юрий Владимирович, ты человек бывалый, – утешаю я его, – а чтобы легче тебе было с черногорцами разговаривать, отвези им боевого припасу – пороха и свинца. Я разузнал: черногорцы в этом большую нужду имеют, а тут, будто нарочно, наш торговый корабль пришёл, а на нём для обороны от пиратов боевой запас имеется. Так что бери людей себе в подмогу – и с Богом!..

О. Пассетти. Итальянский пейзаж («Серенада для любимой»)

Отправив Долгорукого в Черногорию, я со всем тщанием принялся собирать сведения о турках и народах, ими покорённых. Зверства, которые там совершались, трудно описать – я порою не мог поверить тому, что мне рассказывали, но свидетельства очевидцев были неоспоримы. Вопреки заветам своего пророка Магомета, которого турки почитают наравне с Богом, они относились к христианам как к животным, называя их «быдлом» и беспощадно уничтожая за малейшие провинности, а часто просто для устрашения.

Так, войдя в один город, турки умертвили восемь тысяч его православных жителей, а двести самых красивых девушек заставили плясать, изнасиловали, а потом всех убили, свалив трупы гнить под солнечным зноем. В другом городке было заживо сожжено в своих домах более восьмисот христиан, а тем, кто остался в живых, выкололи глаза, отрезали носы и уши. В соседней деревне всё мужское население, от маленьких мальчиков до глубоких стариков, согнали на мост и сбросили в реку, перед этим разбив им головы прикладами ружей. Ещё в одном городе турки вырезали всех, кто принадлежал к мужскому полу, числом более тысячи человек, а всех женщин, изнасиловав, сожгли ещё живых в местной церкви.