Царь (СИ)

— Ой, и верно, прошу прощения! — Изумился рейтар, и тут же накинулся на Янека, — ты куда меня завел, ляшская морда?

Хозяин шатра давно бы приказал вытолкать их обоих в шею, но упомянутое Корбутом имя всесильного царского телохранителя заставляло проявлять осторожность и потому незваные гости были выпровожены с честью. Пока они там препирались, Первушка ловко пролез под возами, нашел там клетку с птицей и, открыв одну из них, недолго думая, посворачивал шеи сидящим там каплунам[53] и спрятав их под полой кафтана, был таков.

— Ну как? — осведомился "протрезвевший" Савва, когда приятели снова встретились.

— Порядок, — ухмыльнулся довольный Анциферов, шагая к своему шатру.

— Ну и ладно, — вздохнул рейтар, — пора мне. Кланяйтесь Агнешке, чем смог, тем услужил.

— Спаси тебя Христос, — поблагодарили его приятели и двинулись готовить для своей подопечной.

Пока они так старались, панна Карнковская успела пожалеть, что столь легкомысленно отказалась от платья и сидела, завернувшись в плащ, и размышляла о своей судьбе. Как ни плохо она знала немецкий язык, разговор маркитанток был ей в общих чертах понятен. Что же, не все так плохо. Разумеется, королевич Владислав очень приятный молодой человек, весьма воспитанный кавалер и пылкий любовник, но… разве она виновата, что попала в плен? Надо было лучше следить за своей возлюбленной! К тому же, откровенно говоря, герцог Иоганн Альбрехт смотрелся куда выигрышнее на фоне польского принца. Он был уже зрелый и сильный мужчина, а Владислав всего лишь мальчишка в короне. И самое главное… тот кого наемники фамильярно называли Странником, был ее первой любовью! Когда сияющий как новенький злотый Янек подал ей еду, Агнешка восприняла это как должное. Правда она надеялась, что с ней разделит трапезу… один человек, но поразмыслив решила что у того и так много забот, к тому же ей совершенно нечего надеть и вообще! Впрочем, поданный ей бульон был наварист, курятина нежна, а ягоды показались даже изысканными. Право же жизнь налаживалась. Пока она изящно обгладывала крылышко, прислуживавший ей Корбут, налил в чашку подогретого вина.

— Прошу вас прекрасная панна, — робко предложил он ей напиток, — это вино, конечно недостойно вас, однако ничего лучшего тут нет. А вам нужно подкрепиться.

— Благодарю, — улыбнулась королева его грез и протянула руку за чашкой.

Укутывающий девушку плащ соскользнул с плеча и взору юноши открылась тонкая шея и прекрасное плечо совершенно мраморной белизны. Дыхание Янека перехватило, руки задрожали, а язык онемел. Нимало не смутившись, Агнешка поправила свое одеяние, как будто рядом с ней стоял не мужчина, а резной комод.

— Давно ты здесь? — Поинтересовалась она насытившись.

— Кажется, целую вечность, — пролепетал в ответ юноша, у которого перед глазами все еще трепетала тонкая жилка на молочно-белой шее.

— Вечность, это много. — Прекрасное лицо панны тронула тонкая улыбка. — Как ты попал в плен?

— Меня захватил пан Михальский.

— А это, наверное, тот шляхтич, что охраняет герцога — наморщила лобик Агнешка. — У него довольно грозный вид.

— Вы правы, ваша милость, он телохранитель русского царя и весьма опасен в бою. Мне пришлось видеть его в деле, и я до сих пор не понимаю, как мне удалось выжить.

— А скажи мне, — спросила девушка, даже не подумав притворится, что горестная судьба Корбута ей хоть немного интересна, — кто такая госпожа Элизабет?

Лицо Янека выразило совершеннейшее отчаяние, но он был вынужден признаться, что слышит это имя впервые.

— Может твой друг-московит знает?

— Вполне вероятно, — ухватился за эту мысль литвин, — пан Анциферов не слишком образован, однако человек он осведомленный и будет рад услужить вашей милости.

— Так спроси его, только пусть не показывается. А то вид у него какой-то… варварский.

— Так это верно, Лизка Лямкина, — почесав голову, ответил Первушка, на вопрос Янека.

— А кто она?

— Так это, — помялся он, — в немецкой слободе живет. Муж ее трактир держит, а она сама всякой всячиной торгует по женскому делу. Лентами там, кружевами всякими. Деньги еще в рост дает, да еще вместо обычной лихвы[54] какой-то процунт требует.

— Процент, наверное? — Поправил его Янек.

— Может и так, — согласился писарь, — а что это?

— Ну как тебе объяснить, — задумался Корбут. — Это от латинского — "про центум", то есть сотая доля. Можно сказать, что процент, это лихва и есть.

— Ишь ты, — покрутил головой Анциферов, — а что, все ляхи латинянский язык ведают, как ты?

— Многие знают, — пожал плечами литвин, — хотя большинство запомнили лишь по нескольку слов, и вставляют их в разговор, когда надо и не надо, чтобы показать свою ученость.

— Точно как наши бояре, — усмехнулся Первак, — как начнут в Думе говорить, то как будто священное писание читают, ни слова в простоте!

— А скажи мне Незлоб, — снова начал Янек, понукаемый красноречивыми взглядами Агнешки из-за ширмы, — эта, как ты сказал, Лизка Лямкина, она с вашим государем…

— Янка ты совсем дурак, кто же о таких делах вслух говорит? За такое можно и без языка остаться.

— Значит, это правда?