Царь (СИ)

— Да вещи мои холопы выносили, а среди них одна приметная была. А это этот черт в рясе, да и заприметил.

— Так, что с того, сказал бы, что купил по случаю или в походе с добычей взял.

— Да кабы он спросил, я бы так и ответил. Но ведь он, идол глазастый, посмотрел просто, да и рожу отвернул. А я сразу понял — признал собачий сын! И теперь не будет мне покоя, ни днем, ни ночью.

— Что хоть за вещь?

Телятевский насупился, опасливо поглядел на сидевшего с отсутствующим видом Щербатова, но поняв, что делать нечего подвинулся вплотную у Лыкову и прошептал несколько слов на ухо. Боярин от услышанного даже руками развел, дескать, ну и сарынь же ты, любезный. Впрочем, пока им было не до выяснения отношений.

— Вот что мил человек, иди ка покуда в людскую, да глаза не мозоль. Не надо чтобы тебя видели.

Дождавшись когда тот выйдет, Борис Михайлович подошел к замечтавшемуся княжичу. Тот поначалу не обратил на него внимания, но затем понял оплошность и тут же вскочил.

— Чего встрепенулся Митя, — спросил немного насмешливо боярин, — али сон сладкий видел, да пробудился?

— Нет, князь, не сплю я.

— Уж я вижу.

— Правда, не сплю!

— Ладно, дружок, не серчай на старика, если что сказал не так.

— Да что ты, Борис Михайлович, как можно! Я тебя за место родного батюшки почитаю.

— Это правильно, старших почитать надобно. Ты мне вот что скажи, тебе в Кремль скоро ли?

— Да еще сегодня надо было, а я к тебе заехал, да загостился…

— Сегодня не надо, сегодня ничего не готово. Да и на воротах тебя не записали.

— Как так?

— Да так, в чем то царь Ивашка прост до дурости, а в чем-то хитер, аки змей. Это же надо догадаться, на всех воротах подьячих поставить, да всех кто въезжает, да отъезжает записывать. И не только бояр набольших, но и всякого рода людишек. Телятевский вот на этом и погорел, ему бы дураку круг описать, да с другой стороны в Москву въехать. И кто бы тогда знал, что он поблизости от того места был, где на Мелентия напали?

— А кто этот Мелентий?

— Да так, человек божий. До пострига, правда, рати в бой водил, да и иными делами занимался, а потом, когда жарко стало, от мира ушел, да иночестве схоронился. Хитер, нечего сказать.

— А меня, почему не записали? — вспомнил княжич.

— Да потому, что ты со мной был, а за моими холопами тебя и не заприметили. Но то ладно, завтра, свою грамоту в Кремль доставишь.

— Это что, сегодня и погулять можно?

— Я тебе погуляю! Еще чего доброго на Панина набредешь, он как раз рядом рыщет.

— Ищет кого?

— Да вот его и ищет, — хмыкнул боярин, показав глазами на дверь в которую вышел Телятевский.

— Борис Михайлович…

— Что тебе?

— А отчего ты царя — Ивашкой кличешь?

— А кто он, Митя? Какой с него царь? Ни благолепия в нем византийского, ни стати царской. То на коне скачет, то в Кукуй к своей курве немецкой бегает. То школы свои бесовские выдумывает, то из пушек палит. Разве таковые цари бывают? Да и крови в нем Рюриковой нет.

— Как это?

— Да так, я у немцев справлялся. Не родня его пращур Никлот с Рюриком! Это он сам, собачий сын, вместе с Никишкой Вельяминовым придумал!

Услышав имя царского ближника, Щербатов помрачнел, затем немного помолчав, снова повернулся к боярину.

— А что с Вельяминовыми будет?

— Да чего с ним станется, — усмехнулся Лыков, — на башку укоротим, только и всего.

— А с сестрой его?

— Тьфу, нашел, о чем печалиться. Или по нраву пришлась бесстыдница эта? Так возьми ее к себе в холопки, да и дело с концом!

— Да как можно!

— А так! Если мы Ивашку скинем, то до той поры как Владислав на царство венчается, нам все можно будет. Да и потом так же. Хотя если не хочешь в холопки, так женись. Ей сироте худородной, если брата лишится куда деваться?

— Это другое дело, — задумчиво протянул княжич.

— Ладно, Дмитрий, утро вечера мудренее, ступай себе с богом спать. Вот сделаем дело, так и женишься…

— Спаси тебя Христос, боярин, — поклонился Щербатов и вышел.

Лыков задумчиво посмотрел ему в след, огладил густую бороду, и, буркнув про себя: — "если доживешь", — пошел спать.