Царь Петр и правительница Софья

Бот повернул назад. Теперь парус его надулся ровно, прямо, и бот летел как птица. Петр, держась за мачту, дрожал от восторга… Крики немцев и русских, набежавших посмотреть на новую потеху царя, восторженные «браво», «гох», «ай да немец — колдун» неслись с обоих берегов Яузы. Стольники, стоя вблизи кареты, ажно об полы руками ударили.

— Уж и действо же галанское! Вот так действо!

Брант искусно повернул руль, передернул парусные снасти, бот дрогнул, накренился опять птицей полетел против ветра… Опять назад, опять против… От быстрого бега при порыве ветра бот ткнулся носом в берег. Брант справился с ним и повернул, но новый порыв ветра налетел сбоку и бот ударился носом в другой берег…

— Для чего так? — тревожно спросил Петр.

— Вода узка, государь, — отвечал Брант, — разгуляться негде.

— А где можно? — с дрожью спросил взволнованный юноша.

— На Просяном пруду, государь, там пошире будет.

— Нет, и там мало авантажу сыщем, — с недовольством произнес царь, — в море бы.

— Море далеко, государь, — вступился Зотов, — озеро бы большое, оно лучше.

— А какое? Где? Белоозеро?

— Белоозеро далеко, государь, и государыня — царица нас не пустит туда.

— Ах, Никита! Матушка! Все матушка! Я не ребенок… А где ближе, Никитушка?

— Да близко ничего нету, государь.

— Есть и ближе, государь, — вставил свое слово дядька.

— А где, Борис?

— А Плещееве озеро, государь, в Переславе… всего ходу до него сто двадцать верст… Ну, там можно разгуляться.

— И точно, оно не далече, — подтвердил и Зотов, — за Троицей, почитай, столько же, сколько до Троицы — Сергия… Да только и туда, государь, нас не пустит царица.

Не пустит! Это несносно! Это тюрьма… Он не девка, чтоб ему торчать в терему… Не воздухи же ему вышивать на церковь…

А сама поговаривает, что пора бы женить Петрушеньку…

Ба! Его осенила счастливая мысль… Надо обмануть богомольную старуху… «Ложь во спасение», — шепнула ему податливая совесть… «Попрошу матушку, чтоб отпустила меня к Троице на богомолье… Скажу, что обещание дал, чтоб не утонуть в Яузе ноне… Она поверит, она богомольная, отпустит с Борисом, с князем да с Никитой!.. А мы оттудова махнем в Переслав, лови нас!»…

И он тотчас же велел пристать к берегу и с жаром обнял Бранта.

— Спасибо, спасибо! Я этого никогда не забуду.

Радостный, счастливый, он бросился к карете матери, за ним стольники, он крикнул на них: «Долой! Я к матери иду!» — и, отворив дверцу кареты, повис на шее у матери.

— Матушка! Голубушка!

— Что, сынок? Что свет очей моих? Ах, сколь ты напужал меня!

— Голубушка моя, мамочка! Отпусти меня!

— Куда еще, светик мой? (В глазах уже тревога: опять что-то выдумал!) Куда, Петрушенька?

— На богомолье, матушка.

— Куда, мой соколик? (На душе полегчало.) К Иверской?

— К Троице, матушка.

— Добро, сыночек, я с тобою поеду.

— Нету, матушка! Для чего тебе? Я ноне обещание дал преподобному Сергию… Я испужался и дал обещание угоднику, чтоб не утонуть…

— Добро, добро, мое солнышко, поезжай с Богом да только не мешкай там…

Петр душил свою  «старуху» в объятиях…

Часть вторая

I. «Медведицу на рогатину»

В 1689 году шестнадцатилетнего Петра Алексеевича женили. Прямо с потех да под венец.

Казалось бы странным по отношению к такому чадушке, как Петр Алексеевич, употреблять выражение, что его «женили». Оно действительно странно, но на деле было именно так. И все это проделала безумная любовь к нему матушки. Трепеща за свое чадо, которое теперь перенесло свои «потехи» с Москвы-реки и Яузы на Переславское озеро, а потом, пожалуй, перенесет и на море, матушка решилась подыскать ему новую, более для нее безопасную «потеху», женить неугомонное чадушко. Для этого ему подсунули хорошенькую, пухленькую, совсем крупитчатую боярышеньку, ясноглазенькую Евдокеюшку, или Дунюшку Лопухину, дочку окольничего Илариона Лопухина. У Евдокеюшки была густая русая коса, бившая ее, как жгутом, по ядреным бедрам, когда она с сенными девушками игрывала в горелки; белая лебединая грудь, что рогом лезла из-под тонкой кисейной рубахи, и голубые глаза с поволокой: это была настоящая русская красавица, обещавшая вскоре сделаться «тетехою», какою она и сделалась.

Петру Алексеевичу она совсем не нравилась. Правда, ему бросились в глаза ее женские прелести, и чтоб отвязаться от приставаний матери, он сделал поблажку, позволил себя женить на крупитчатом теле, но за эту поблажку потребовал от матери горьчайших уступок…

Здесь и начинается поворот в жизни Петрушеньки, как и поворот в истории России. «Женится — переменится мой соколик Петрушенька», — сказала обрадованная матушка, получив согласие сына на женитьбу. И действительно, все переменилось, только не так, как надеялась, матушка. Молодую жену свою он тотчас же после венца, чуть ли не на третий день паточного, как он выражался, месяца, назвал «сайкою», которая только и сносна, пока из печи, а там…