Царь Петр и правительница Софья

Изуверы долго еще видели, как курилась человеческая гекатомба, дым которой высоко поднимался к небу… А утро было такое чудное, свежая весенняя зелень так говорила о жизни!

XIX. Щука и море

В последний раз мы видели юного Петра Алексеевича, когда он с своими «потешными робятками» играл на Москве-реке, защищая сделанную из снега крепость, названную им Перекопом.

Теперь, в то самое утро, когда Голицын, получив несколько бурдюков «доброй воды», отступал от Перекопа, а на Онежском озере раскольники тысячами погибали в пламени зажженного ими Палеостровского монастыря, юный царь тешился в Москве новою потехою. В последние дни он страшно капризничал, потому что мать, желая отвлечь его от немецкой слободки, которую он повадился посещать каждый день, с весной утащила его подальше от «кукуевских прелестниц» (это — Модеста и Ягана) и поселилась с ним в селе Измайлове. Скучая, он вместе со своим новым учителем, голландцем, или «таланским немцем Францкою» (Франц Тиммерман), постоянно рыскал по окрестностям или лазил по сараям, амбарам, по конюшням и каретникам: все ему надо видеть, обо всем расспросить — что, как, для чего, из чего?

Сегодня с утра он забрался в амбар, где сложены были старые негодные вещи, и вдруг наткнулся на судно, которого он сроду не видывал.

— Франц! Это что такое? — поймал он за кафтан Тиммермана.

— Старое судно, государь, сам изволишь видеть.

— А как оно именуется? Таких я чтой-то не видывал.

— Это аглицкий бот, государь.

— А чем же он лучше наших, русских?

— А тем оно лучше, государь, что ходит на парусах не токмо что по ветру, а и против ветру.

— Как! Против ветру? Не может быть! Ну, покажи, я хочу сам видеть… Ты умеешь им править? А у самого глаза так и горят.

— Нет, государь, в морском деле я не навычен.

— А кто же умеет?

— Да Карштен Брант, государь, что при покойном родителе твоем, блаженной памяти царе Алексее Михайловиче, в Дединове корабли строил, он умеет.

— А! Знаю его, знаю! Я не однова встречал его у Монца, беловолос и в кегельную игру зело хорошо играет.

— Он, государь, он самый.

Юному царю не терпится. Он осматривает бот, трогает, взбирается на него, ощупывает снасти, поворачивает якорь… «Где паруса? Где руль?.. А! Вот руль… косой, срезан вкось…»

Весь запылился Петр, запачкался, возясь с новой находкой, но в глазах довольство, оживление.

— Здесь государь? — спрашивает кто-то в дверях.

— А! Это ты, Борис? Ты зачем?

— Тебя, государь, ищу. Государыня изволит кликать.

— Гей, мне недосуг… Вот что, Борис, пошли сейчас гонца в немецкую слободку, чтоб Карштена Бранта привезли… Да вели скакать… Сегодня ветер. Чтоб сейчас был!

Царский дядька стоит, ничего не понимая. Но он знает своего питомца: чуть что, сейчас оборвет, а то и щекам достанется.

— Слушаю, государь, — торопливо отвечает он.

— А где Алексашка?

— Не знаю, государь, не видал ноне.

— Не знаю! Сколько раз я тебе говорил, чтоб такого слова мне не сказывали!.. Не знаю!

— Прислать укажешь его, государь?

— Пришли… Да скорей Бранта! А мне высокие сапоги.

Голицын спешит уйти. Из дворца прибегает запыхавшийся стольник. Он весь красный.

— Здесь государь? С ног сбились…

— Чего тебе? — осаживает его царь.

— Государь!.. Государыня царица изволит просить кушать.

— Отстаньте вы от меня! Недосуг! Вам бы все кушать…

Стольник растерянно переминается на месте. Прибегает другой стольник.

— Государь… Государыня царица…

— Что там еще? Опять кушать?

— Государыня указала…

— Пошли вон! Мне не до того!

Озадаченные стольники уходят, понурив головы… «Ну, чадушко! И в кого оно?..»

— Эй! — кричит неугомонный юноша. — Стольники! Кто там!

— Стольники ушли, государь, — отвечает Тиммерман.

— Кликни их, Франц, они мне надобны.

Тиммерман зовет стольников, и они возвращаются.

— Позвать мне дворских плотников да конопатчиков, токмо живой рукой! Да чтоб воды захватили и котлы с варом.

В дверях амбара показываются Голицын и Алексашка, уже одетый в военный кафтан.

— А! Пирожник! Где пропадал? Опять за пироги принялся?

— Нет, государь, я грамоте учусь, четью — петью церковному, — отвечал бывший пирожник.

— Это хорошо, учись, прок будет…

Неугомонную голову осенила какая-то новая мысль. Он остановился и соображал. Потом глаза его внезапно сверкнули…

— Что же я, младенец, что ли! Мне уж шестнадцать лет, а за мной все следом следят эти матушки да нянюшки, стольники да постельницы… Я не маленький ребенок, я царь.