Царь мышей

- В какую, блин, церковь? - искренне изумилась княгиня. - Да я там смолоду не бывала! - И вспомнив, что ей говорил Серапионыч, переменила предмет разговора: - И вообще, хватит мне тут зубы заговаривать. Давай лучше водки хлопнем - и в постель завалимся!

Однако почувствовав, что хватила через край, Евдокия Даниловна слегка пошла на попятный:

- То есть я хотела сказать - приляжем, отдохнем от трудов праведных...

- В каком смысле приляжем?.. - ошеломленно пролепетал градоначальник.

- Ты супруг мне, али нет? - грозно вопросила княгиня, вставая во весь рост из кресла. - А раз муж, то должен со мною... - Тут с ее уст слетело слово не совсем приличное, но вспомнив, что  почтенная княгиня должна выражаться несколько иначе, Евдокия Даниловна поправилась: - Должен со мною спать. То есть почивать!

- Ну ладно, об этом после, - поспешно сказал князь в надежде, что о "почивании" Евдокия Даниловна вспоминать не будет. И, обернувшись к двери, возвысил голос: - Маша, как там с обедом?

- Давно готов, пожалуйте в гостиную! - донесся Машин голос.

Князь подал супруге руку:

- Прошу к столу. Только уж извини, Евдокия Даниловна, водки не предлагаю - Серапионыч не велел. А вот ежели наливки, то пожалуйста.

- С таким сквалыгой, как ты, и наливку пить начнешь, - недовольно поморщилась княгиня, но руку приняла. - Ладно уж, идем жрать!

Если покои княгини выходили в сад, за которым присматривала сама Евдокия Даниловна, то из окон гостиной открывался широкий вид на улицу. Так как погода стояла по-летнему теплая, то окна были открыты, и войдя вместе с супругой в гостиную, градоначальник услышал какой-то шум и крики.

- Что там такое? - проворчал он, усаживаясь за стол. - Небось, опять этот бездельник Святославский со своими скоморохами гуляет?

Маша подошла к окну, прислушалась:

- Да нет, князь, вроде с другой стороны шумят.

- Ну так глянь, что там случилось, - велел князь.

Когда Маша вышла, градоначальник собственноручно налил из особого кувшинчика по чарочке вишневой наливки сначала себе, а потом и княгине. Зная, что Евдокия Даниловна никогда не имела склонности к наливкам, не говоря уж о более крепких напитках, князь напряженно ожидал, что будет делать со своей чарочкой его супруга. Та же, будто заправская выпивоха, сначала шумно выдохнула, а затем столь лихо "хлопнула" чарочку, что князь в глубине души даже восхитился, хотя виду не подал:

- Ты бы, душенька, хоть закусила.

- После первой не закусываю! - горделиво заявила Евдокия Даниловна и налила себе вторую.

Тут в гостиную вернулась Маша. Увидев, как ее благочестивая хозяйка вливает в себя содержимое чарки, девушка с раскрытым ртом застыла на пороге.

- Ну, и что там? - как ни в чем не бывало спросил князь.

- Где - там? - переспросила Маша. - А, на улице? Там какие-то безумцы дурака валяют.

- Ну и бог с ними, - князь не спеша осушил свою чарочку, закусил соленым огурцом. - Хватит с меня и того, что родная жена слегка обезумела и стала дурака валять...

Длиннорукий даже не догадывался, что валяющие дурака безумцы как раз и были те молодые люди, предводительствуемые боярином Павловским, коих он не далее как сегодня утром привечал у себя в градоправлении. К дому боярина Андрея, стоявшему по соседству от длинноруковского терема, их привело праведное общественное негодование, каковое они и выражали доступными им средствами, как-то: выкриками, надписями на деревянных щитах и хоровым пением под гусли юного Цветодрева.

Это было первым настоящим делом "Идущих вместе", своего рода боевым крещением, с целью не только заявить граду и миру о своем существовании, но и решительно осудить боярина Андрея вкупе с его явными и тайными пособниками.

Делать это приходилось очень осторожно - с одной стороны, боярин Андрей, конечно, считался опасным государственным преступником, но, с другой стороны, именно любимый "Идущими" царь Путята ходатайствовал о переводе боярина Андрея из темницы под домашний надзор и, следовательно, сам попадал в разряд если и не пособников, то попустителей. Правда, с третьей стороны, царь сделал это не совсем по доброй воле, а выполняя просьбу чужеземцев, Дубова и его спутников, но и их тоже, с четвертой стороны, осуждать было бы не совсем уместно, ибо они оказали обожаемому Государю ценную услугу.

Поэтому "Идущим вместе" приходилось себя сдерживать - их плакаты и выкрики не выходили за общие рамки решительного осуждения неких врагов Отечества и столь же решительной поддержки Путяты и всех его славных дел.

Боярин Павловский околачивался где-то поблизости, но все-таки чуть в сторонке, следя за тем, чтобы его подопечные в своем искреннем путятолюбивом порыве не выходили за пределы приличия. Особо следовало приглядывать за юной боярышней Глафирой, у которой высокие и светлые чувства к Путяте как к царю нередко смешивалась с высокими и светлыми чувствами к нему же, но как к человеку противоположного пола.