Царь муравьев

Она меня вызвонит… Смартфоны подлиз отлично работают в любой части света – не исключено, что даже в Антарктиде. К тому же совершенно бесплатно. Конечно, кто-то оплачивает это, но я не подлиза, мне всякие тонкости знать не положено. Пользуюсь телефоном на халяву и нисколько не возражаю.

Женя делает шаг к магазину и оборачивается. И говорит:

– Очень люблю эту лавку. Каждый раз, когда бываю в Париже, сижу здесь часами. А ты глупый, Дим. Глупый и упрямый.

Я молчу – упрямый так упрямый. В конце концов, я мужик и хочу жрать! Сколько можно таскать меня как болонку на поводке? Вали, милая, в свою антикварную лавку! Давай, вали! Что ты там читаешь – Овидия в подлиннике? Иди, рыскай по магазину, а я немедленно посещу бар и употреблю сандвич длиною в полметра, и запью его литром местного пива. Когда через сорок пять минут мы встретимся, я буду добрым и пушистым. Таким же глупым, как и раньше, но, вероятно, уже не таким упрямым.

Дверь в лавку – массивная, старинная, украшенная черными чугунными узорами. Женя поворачивает ручку и скрывается внутри, я вздыхаю с некоторым облегчением.

Оглядываюсь. По ту сторону Сены – вездесущий Собор Парижской Богоматери, вид слева, мы натыкаемся на него по пять раз в день, куда бы ни шли. Прямо передо мной – деревце неизвестной южной породы, с гладким лоснящимся стволом, растущее почему-то прямо через скамейку. Я нахожусь на самой окраине Латинского Квартала, сзади от меня на парковке расположились два десятка мотоциклов и мопедов, называемых здесь скутерами, и ни одной машины. Оно понятно: по узким улочкам квартала на нормальном автомобиле протиснуться трудно, разве что на игрушечном двухместном «Смарте», автомобильном огрызке, кургузом детище глобализации. Направо уходят узкие средневековые улицы. В приступающих сумерках мягко загораются вывески баров – их неисчислимое множество. Цены, конечно, кусаются… Достаю из кармана мятые купюры и пригоршню металлических евро. Сколько тут? Насчитываю полторы сотни. Никаких проблем – можно сидеть в обычном заведении не то что сорок пять минут, а хоть до самого утра. Вперед, Дима?

А как же лавка Шекспира? Женя там одна. Что она делает? Общается с друзьями-подлизами, местом сборища которых сей магазинчик является? Пьет чай с владельцем лавки, носатейшим аборигеном по имени, предположим, Пьер, и обсуждает, какой дурачок ее русский бойфренд, променявший самое уютное место в Париже на вульгарный бар? Или просто бредет вдоль полок, задумчиво проводит пальчиками по кожаным спинам старых фолиантов? И думает о чем-то, о чем угодно, о ком угодно, только не обо мне, потому что я в случае необходимости я отыщусь моментально, прибегу на цырлах, стоит лишь нажать кнопку телефона…

«Я очень люблю эту лавку. Каждый раз, когда бываю в Париже, сижу здесь часами. А ты глупый, Дим…»

Боже, какой я дурак! Судьба дала мне лучшую девушку в мире, а я постоянно брыкаюсь, пытаюсь стать выше ее, показать, кто в доме хозяин. Пора понять, что никогда я не буду хозяином. Мы равны, и каждый из нас – достойный и состоявшийся человек. Я хочу, чтобы она стала моей женой, мечтаю, что у нас родятся дети. Но, чтобы она согласилась на это, мне нужно переделать себя, а не ее. Внешне Женя чем-то похожа на Любку, но внутренне – ничего общего. Разница между ними – как между ограненным топазом и стеклянной подделкой.

Минуту назад я был готов отдать за пиво все свои деньги. Минуту спустя: даже если некий шейх Аравии отдаст мне все свои сбережения, не пойду ни в какой бар. Хочу к Жене.

Не потому что я переменчивый. А потому, что периодически начинаю думать посредством головы. Именно это сейчас и происходит.

Спешу в лавку Шекспира. Попутно вспоминаю, читал ли я что-либо из произведений великого автора. Выясняется, что практически ничего, кроме пары сонетов в школьном детстве, на факультативе по литературе. Ничего, вся жизнь впереди – прямо сейчас куплю и прочитаю. В оригинале. А вот возьму и пойму, что там написано – что я, хуже других?

Вхожу в лавку. В салоне ни одного покупателя, кроме меня. Магазин как магазин – стандартные сувениры и аляповатые хипповые «фенечки» на витрине; полки, уставленные разноцветными томиками книг современных авторов. Как принято на Западе, в основном в мягких обложках – нечего дом захламлять, прочитай и выброси. А где же антикварные книги? Где дух Шекспира? И где, кстати, Женя?

– Месью, – говорю пожилому продавцу на чистейшем английском, – вы не видели здесь девушку? Такую… э… в длинной юбке и шапке на голове?

Показываю на голову, чтоб понятнее было. Вдруг не поймет, чурка нерусский?

– А, Женья! – восклицает продавец. – Мадемуазель Женья?

– Йес, Женя.

– Она там, там, – он говорит на английском, но с таким акцентом, что понимаю его с трудом. – Там, дальше, – он машет опущенными пальцами в типично французском жесте. – Туда, и право, и верх! Там, где все!