– Тогда мы уедем из города, все до единого, и начнем сначала на новом месте. Место уже выбрано, и документы подготовлены – ты знаешь, как Ганс все просчитывает. И те «обычные», кто нас любит, уедут вместе с нами – кто захочет, конечно. Ты уедешь?
– Да, конечно! – я схватил Женю за руки, стиснул их в волнении. – Как ты можешь думать, что я оставлю тебя? Поеду за тобой хоть на край света – хоть в Сибирь, хоть на каторгу!
– Не настраивайся на это. Ганс победит. Ты же хочешь, чтобы он победил?
– Странный вопрос. Очень хочу.
– Почему ты поклялся в верности подлизам? Только из-за меня?
– Из-за всех вас. Родион, Джеф, Михан, Ася, Майор, Полина… Я искренне люблю вас.
– А Ганс? Почему ты его не упомянул?
Я пожал плечами и промолчал.
– Почему ты не доверяешь Гансу? – с болью в голосе спросила Женя.
– Он отличается от остальных фрагрантов.
– Ничем не отличается! – Женя гневно топнула ножкой. – Он отличный человек!
– Может быть, может быть…
В тот момент я не стал развивать вслух свою теорию о муравьях и матке-царице, потому что увидел фанатизм в глазах Жени и понял, что она не станет меня слушать. Я жил среди подлиз, но не был подлизой. Ганс воздействовал на подлиз даже на расстоянии, а на меня это не действовало никак.
Я вспомнил слова Ганса: «Подлизами станут большинство, но не все». Я еще не стал, и у меня оставалось право на особое мнение.
Два дня я жил как в бреду – казалось, у меня вырвали сердце и всунули вместо него мертвую студенистую медузу. Я не мог ни на чем сосредоточиться, все валилось из рук, не мог есть, и только без конца пил холодную минеральную воду. В больнице было легче, работа отвлекала – я не брал сложных операций, боялся угробить пациентов, но стандартные вмешательства выполнял вполне сносно, на автопилоте. А дома становилось совсем плохо – я лежал на диване и тупо пялился в потолок, вспоминая Женьку и умирая от желания немедленно увидеть ее. Конечно, я несколько раз звонил Жене по «спецтелефону» и вел с ней разговоры, но от этого становилось только хуже – на второй день я не выдержал, начал рыдать в трубку как последняя размазня, и она тоже заплакала, и начала утешать меня словно ребенка, а я извинялся перед ней… Боже… После этого я принял снотворное, запил его полустаканом коньяка, повалился в кровать, не снимая одежды, и проспал пятнадцать часов подряд.
Проснулся с головной болью, с ноющей спиной, и в то же время с ощущением странного облегчения. Что-то перегорело в душе, и сердце снова начало стучать как положено. Я вдруг осознал, что ничего фатального не происходит, что я жив-здоров, и Женечка тоже, и нужно всего лишь переждать, и, кстати, не так уж долго. Нужно везти себя по-мужски и не позориться перед Женей неврастеническим поведением – ей и так нелегко. Я принял душ, одел все чистое и лучшее, в первый раз после возвращения из отпуска вывел машину из гаража и отправился на работу. Мне предстояла ночная смена.
Дел оказалось невпроворот, и я принялся за них с энтузиазмом. Бегал по отделению и по всей больнице, осматривал пациентов, решал текущие проблемы и чувствовал, что выздоравливаю. Не от любви, конечно же – выздоравливать от нее я вовсе не собирался, но от сопутствующего помрачения рассудка. К полночи я расправился с основной работой и счел возможным пойти в ординаторскую, чтобы выпить чаю с небольшой горой бутербродов – вспомнил, что толком не питался два дня подряд.
Чистильщики пришли этой ночью. Пришли безо всякого предупреждения, застали меня врасплох – я-то по простоте душевной надеялся, что никогда больше не увижу их.
Я вошел в ординаторскую и увидел сладкую парочку – Мозжухина и Валяева. Они вольготно расположились за моим письменным столом с двух сторон, пили мой чай и ели мои бутерброды. Не только убийцы, но еще и наглецы. Первым моим желанием было убежать со всех ног и спрятаться. Но куда можно было убежать?
– А, доктор врач Бешенцев! – крикнул Мозжухин, подняв руку. – Заходи, заходи, скотина! Не стесняйся, вошь лобковая! Будь как дома!
А с чего он сразу на «ты», ведь мы же, кажется, до сих пор были на «вы»? И к чему такие неприятные эпитеты? И откуда, кстати, он знает специфическое выражение «доктор врач»?
Я прошел. Остановился в паре метров от чистильщиков, сцепил перед собою руки.
– Чем обязан, господа?
– А ты не жнаешь? – малоразборчиво спросил Валяев, пережевывая бутерброд с форелью. – Тупой штал, недогадливый, да? – Он вытянул пальцами изо рта тонкую рыбью косточку и кинул ее на пол.
– Не имею представления, – сказал я, стараясь держаться твердо. Предательская сиплость все же клокотнула в голосе.
– Объясни ему, Валентиныч, – скомандовал Мозжухин.
Валяев припал к чашке, шумно проглотил остатки бутерброда, встал, шагнул ко мне и коротко, без замаха, ударил.
Попал. Мог бы и не попасть – не настолько я неопытен, чтобы не понять, что он собирается делать, и не успеть увернуться. Валяев мог нарваться на ответный удар и даже отправиться в нокаут – думаю, это не составило бы труда. Но я все же подставился – не слишком жестко, но достаточно убедительно.