– А ты не боишься, что вас накроют здесь чистильщики – всех скопом?
– Чистильщиков больше нет. В честь этого события и затеяна тусовочка. Празднуем небольшую победу.
– Как нет? – я недоуменно помотал головой. – Их что, всех убили?
– Зачем убили? Расформировали «Чистилище». Хорошие дела, док!
– По какой причине расформировали?
– На Житника надавили, и очень сильно. Открытым текстом заявили, что если он немедленно не распустит группу, то после смещения с поста загремит в тюрьму вместе с начальником областного УВД.
– А почему раньше ему такого не сказали?
– Они не знали о чистильщиках.
– Кто – они?
– Те, кто сказали.
– Кончай валять дурака, Родик. Кто надавил на Житника?
– Большие люди из Москвы.
– Если они узнали о чистильщиках, стало быть, узнали и о подлизах. Так ведь?
– Не совсем так. Ганс поведал им информацию о «Чистилище», не раскрывая наших главных секретов. Подлизам рано объявлять миру о своем существовании. Очень рано, Дима, да и ни к чему это. Ганс завоевывает популярность не потому, что он фрагрант, а потому, что человек дела. Те, кто реально заправляет делами в городе, долго присматривались к нему. Сам понимаешь, поменять мэра – не любовницу сменить, дело государственной важности. За последние три недели произошел настоящий перелом, и то, что мы спасли мальчонку Сухарева, весьма поспособствовало этому. Все дружно бросили Житника и толпой побежали записываться в друзья Сазонова. Все хотят попасть в его команду, на прием к нему не пробиться. Вокруг Житника образовалась изрядная пустота. Сам виноват, никто не мешал ему быть нормальным градоначальником, думать не только о своем кармане, но и о людях.
– Вот как все просто, оказывается… – Я усмехнулся. – А Сазонов будет думать о людях?
– А ты сомневаешься? – Ганс глянул на меня недобро, улыбка его превратилась в злой оскал. – Ты же сам встречался с ним, разговаривал. Ты сам видел, какой он охренительный человек! Да таких людей – один на миллион! Что-то не понимаю я тебя, док – мозги у тебя вроде бы есть, и душа есть, отчего же тогда недоверие такое? Такое впечатление, что ты постоянно ждешь от Ганса какой-нибудь подлости…
– Ладно, не кипятись! – Я хлопнул Родиона по плечу. – Замечательный Ганс человек, кто бы спорил. Я дал ему клятву быть преданным подлизам до самой смерти.
– Искренне поклялся?
– Родион, перестань! Как я мог еще поклясться, если не искренне?
– Кто тебя знает…
– Ты меня знаешь! – крикнул я, и люди, стоящие неподалеку, невольно обернулись на голос. – И она знает, – я показал пальцем на Женю, – и все ваши, с кем я имел дело, отлично знают, как я к вам отношусь! Мне что, кровью дать расписку в лояльности?
– Тише, тише! – Родион скорчил примирительную гримасу. – Ладно, док, извини. Все нормально.
Вот так со всеми подлизами. Каждого из них можно грубо облаять, даже матюками обложить – бровью не поведет, не обидится, настолько уверен в своем личном совершенстве. Но стоит хотя бы полунамеком задеть Его Превосходительство Ганса, как любой фрагрант тут же встает на дыбы, начинает бить копытами и пускать пену. Говорю я вам: все тут непросто. Есть у них душевная и умственная зависимость от Ганса, есть.
Интересно, что случится, если Ганс умрет? Они выберут себе нового Суперподлизу и будут преданно смотреть ему в рот? Или все же избавятся от муравьиных комплексов и станут свободными индивидуумами?
Трудно сказать. Увидим. Может быть, я даже доживу до этого – если повезет.
– А сам Сазонов? – спросил я. – Он не придет сюда, в эту роскошную залу, не осчастливит нас своим присутствием?
– Нет. Боже упаси от такого, ни к чему это сейчас. Он почти не появляется на людях, там, где в него могут выстрелить. Либо в доме своем бывает, либо в приемной, где охраняют его по полной программе.
– Что-то не заметил я в доме охраны.
– Потому и не заметил, что охрана хорошая, – заверил Агрба. – За последние полгода в Сазонова стреляли три раза.
– Я слышал об одном покушении.
– Три, – Родион показал мне три пальца. – При первом убили шесть человек. Положили из автомата, из банального армейского «Калаша», а Ганс выжил только потому, что фрагрант. В Ганса попали тогда пять пуль, но через месяц он снова был в строю. Ты бы поставил его на ноги, док?
– Черт знает, – откровенно сказал я. – Через месяц… сложные ты условия ставишь. Пять пулевых ранений… Проникающие были?
– Все в грудную клетку, половина навылет. И две пули в сердечную сумку. Как оно там у вас называется?
– Перикард. Не могу сказать, смог ли бы я его вытянуть. Звучит список очень плохо. С таким набором ран чаще всего умирают на месте, и везти в больницу ни к чему.
– Так вот, после первого покушения мы резко перешли на осадное положение, при следующих инцидентах действовали четко и грамотно, поэтому мало кто о них знает. А нам, сам понимаешь, лишний раз о себе рассказывать не хочется.
– Ладно, недолго осталось, – сказал я, пытаясь перевести разговор в более приятное русло. – Скоро выборы.