Царь-Космос

– Кашляем, значит? Кхекаем? – голос неведомого расстрельщика посуровел. – Я вам еще три года назад выписывал направление. Манкировать изволили, матушка? Ну, куда это годится? Непгеменно растгелять в погядке усиления массовидности террора! И даже чаем не поить.

У Виктора мелькнула нелепая мысль, что с замкомэском беседуют двое: некто незнакомый и другой, более чем известный, если не по митингам и съездам, то по анекдотам. Ротный тоже услыхал – привстал, моргнул недоуменно.

– А вы как думали, матушка? Сегодня гладить по головке никого нельзя – гуку откусят, и надобно бить по головкам, бить безжалостно! Мне даже кажется, я знаю, с кого следует начать, да-с.

За перегородкой замолчали, тоже, видать, прониклись.

Дверь открылась. На пороге появилась несколько растерянная кавалерист-девица. Вслед за нею в комнату бодро шагнул невеликого роста рыжеватый мужчина с короткой бородкой клинышком. Одет был просто – поношенный серый костюм, темная рубашка и широкий галстук в горошек. В одной руке рыжебородый держал типичный докторский саквояж, вторая сжимала большую темную бутыль без этикетки. В комнате запахло хорошим вином.

Молодые люди, не сговариваясь, встали. Гость бросил на них острый оценивающий взгляд, но здороваться не спешил. Сперва он поискал глазами стол, затем, обнаружив искомое, аккуратно поставил бутыль прямо в центр, между кружек с недопитым чаем.

– Вот-с! Пре-вос-ход-но! – удовлетворенно сообщил он. – Наша милая Оленька выдернула меня прямиком из превеселой компании, но это не повод оставлять такое сокровище недопитым. Это было бы и вправду архипгеступно. Ульянов!

В первый миг присутствующим показалось, что рыжебородый привел общеизвестный цитату с указанием автора. Однако гость усмехнулся и поспешил уточнить:

– Ульянов Дмитрий Ильич. «Ильичом» прошу не дразниться, этой шутке столько же лет, сколько каждому из вас. Могу обидеться и начать ругательски ругаться.

Альбинос и цыганистый поспешили представиться. Не-Ильич дохнул винным ароматом и обменялся рукопожатиями. Затем, подойдя к столу, поглядел на бутыль долгим влюбленным взглядом.

– Между прочим, из голицынских погребов. Попросил нацедить несколько емкостей перед отъездом в Столицу. Это – последняя. Sic transit vino mundi!

Тяжело вздохнув и не без труда оторвав взгляд, он повернулся к хозяйке.

– Допьем сегодня же и всенпгеменно вместе. Но сначала, как водится, дело. Где, матушка, наша больная?

Зотова открыла рот, чтобы ответить, но не успела.

– Я здесь! Дядя Дмитрий Ильич, а кто вы?

В узком дверном проеме, разделяющем комнатушки, стояла Наталья Четвертак.

Ротный невольно удивился. Странный комбинезон исчез, вместо него на девочке оказалась старая стиранная гимнастерка, вполне заменяющая платье. Зато вернулся румянец. Лицо вновь налилось алой краской, заблестели глаза, яркие губы весело улыбались. Больная вовсе не казалась больной, если бы не странный цвет кожи.

– Я доктор, – подкупающе просто сообщил Не-Ильич. – Давний фронтовой знакомый нашей Оленьки, то есть, конечно, Ольги Вячеславовны. Когда-то я ей немного помог, теперь, даст бог, помогу тебе.

– А вы хороший доктор? Настоящий?

В голосе Натальи самым краешком промелькнуло недоверие. Рыжебородый поставил саквояж, снял пиджак и принялся закатывать рукава.

– Давай посчитаем. Полный курс медицинского факультета в Дерптском университет, пятнадцать лет практики, потом служба в сануправлении Румынского фронта… Оленька, матушка, слейте мне на руки и дайте, будьте добры, полотенце.

Товарищ Зотова уже стояла рядом с большим кувшином наготове. Вырыпаев, обнаружив требуемый таз под столом, поспешил прийти на помощь.

– А вы людей режете? – требовательно уточнила девочка.

– Режу, – кивнул Не-Ильич, стряхивая с рук воду и берясь за полотенце. – Но не слишком часто.

Наталья задумалась.

– А почему вы Вождя перекривляете? У нас над ним смеяться, между прочим, запрещалось. За это в карцер сажали.

Взрослые невольно переглянулись.

– В погядке усиления массовидности террора, – вздохнул рыжебородый. – Он, Наташа, первый начал. Я совсем маленький был, ни «л», ни «р» не выговаривал, а он меня дразнилками доводил до слез. А потом, когда я у него в первый раз в шахматы выиграл, вообще перестал со мной разговаривать… Дай, пожалуйста, свою руку.

Пораженная Наталья молча подчинилась. Не-Ильич пододвинул стул, достал большие часы-луковицу с секундомером и принялся за дело. Через несколько секунд его брови поползли вверх.

– Однако!

– А вы бы, дядя Дмитрий Ильич, у меня спросили, – осмелела девочка. – У всех наших пульс не такой, как у других. Аритми… Слово забыла.

Рыжебородый наклонился вперед, взял Наталью за обе руки, улыбнулся.

– Забыла – не страшно. А что помнишь? С вами работали по методике Нен-Сагора?[14]