Царь Ирод

Спустя годы, когда будут судить Антипатра, изобличенного со всей неумолимой очевидностью в заговоре против отца, с вещественными доказательствами, с покаянными признаниями свидетелей, когда Анций будет наблюдать за всем этим поучительным процессом и вглядываться в лица его участников, в неживое отрешенное лицо Ирода, перекошенное смертельной болезнью, он припомнит, припомнит с сожаленьем это свое теперешнее бесполезное сидение в доме Леонидиса. Запоздало будет думать он о том, что не исполнил тогда свой долг, что не бросился к Ироду и не поделился всеми своими подозрениями, а было их предостаточно: Анций видел, понимал, что творится неправедное, роковое, вредное для иудейского царя и выгодное для Антипатра дело; что Александр и Аристовул приносятся в жертву во имя неуемной страсти к властолюбию. Возможно Ирод, ослепленный жаждой мести, поддавшись обычной своей мнительности, подогреваемой с большим искусством Доридой и не прислушался к его речам, но Анций чувствовал бы себя иначе, по другому, как человек, сделавший все, что мог и имел бы полное право сказать словами римских учителей нравственности: я сделал все, что мог; пусть, кто может, сделает лучше.

Но он не стронулся с места; он проводил дни в доме Леонидиса, не вставая с ложа, осушая кубки с вином и думая о смерти. Незнакомое опустошительное состояние овладело им и он не пробовал ему сопротивляться.

- Суд вынес смертный приговор, - сообщил Леонидис, - Александр и Аристовул удушены и, как все говорят, следил за казнью один Антипатр. Ирод раньше других отбыл в Иерусалим.

- Невиновен тот, кто знает, но не может запретить, - ответил Анций.

* греческая литра = 327, 43 грамма.

* современный Бейрут

Глава 17. Вот место, где смерть охотно помогает жизни.

Безжалостно время к тому, кто с нервной чуткостью прислушивается к его бегу; не избежать такому пустой грусти о краткости жизни и вот уже время напоминает ему жадную до зрелищ публику в амфитеатре с загнутым вниз пальцем; но счастлив тот, кому некогда переживать будущее; кто способен ценить день настоящий, ему посвящая себя целиком, без остатка.

Богам угодно было сделать Анция Валерия глухим к отвлеченным фантазиям, но чутким ко всему, что жило вокруг него, дышало, клокотало и затеивало интриги. Губительное отвращение к жизни, испытанное им в доме Леонидиса, продлилось, к счастью, недолго и скоро он вернулся к прежнему своему состоянию, настоятельно требующему от него не хандры, но дел. Много лет тому назад, спустившись по капризу Октавиана с деревянного помоста в торговых рядах Велабра, очутился он в руках Судьбы, определившей для него сколь рискованную, сколь непредсказуемую, столь и желанную жизнь. Судьба никогда не ошибается в своем выборе.

Год пролетал за годом, заставая Анция Валерия то в Риме, то в Сирии, то в Галатии, то во Фракии, то в Вифинии, то у Архелая в Каппадокии, но верней всего - в Иерусалиме. Невидимая агентурная сеть, наброшенная точной рукой Анция, покрывала весь Восток, вынося на свет стяжательство и расточительство чиновников. Некоторые теряли хлебные должности, удалялись подальше от Рима и доживали свой век на лоне природы, на виллах, радуясь, что отделались так легко; некоторым позволялось самим избрать место ссылки без надежды вернуться когда-либо обратно в столицу мира; угодивший в немилость поэт Овидий безропотно выбрал город Томы на берегу Понта Эвксинского*; он долго жил в окружении Камен* , предаваясь томной неге и удовольствиям, избегая двусмысленного общества, пропитанного запахом опасных интриг, но в тот несчастный год, когда один за другим покинули мир живых Меценат и Гораций* , его оставила привычная осторожность: стихи переполнялись едкой иронией, а речи неумеренным честолюбием - разве Проперций* способен составить ему конкуренцию? Разве теперь он не единственный любимец публики? Август не стал лишать поэта привилегии самому избрать место для изгнания, он думал о Меценате и Горации. Некоторые подвергались высылке, находя подобную меру лучшей долей, чем ссылку - виновному назначалось место изгнания и обычно место, один вид которого ввергал в скорбь и уныние, часто это был глухой неприкаянный остров, но зато опальный мог утешаться мыслью, что по окончании срока наказания он вернется в Рим. И лишь те, кому выпадало испытать уединение на острове Тиара в Эгейском море, ни на что уже больше не надеялись - остров представлял собой одинокую скалу и одного упоминания о нем достаточно было, чтобы даже мужественный человек не удерживался от слов, произносимых с содроганием: вот место, где смерть охотно помогает жизни.