Царь и царица

В 1893 г., когда наследнику уже исполнилось 23 года[26], у Государя Александра III появляются первые признаки той болезни, которая осенью 1894 г. унесла его в могилу. Старший по возрасту в роде Романовых, великий князь Михаил Николаевич{248}, обеспокоенный тем, что наследник, быть может, завтрашний император, не женат, а потому не имеет и не может иметь законного мужского потомства, – решается указать Александру III на необходимость наследнику вступить в брак. Царь, признавая в принципе, что это желательно, говорит, что принуждать к этому сына он не желает: «Поговори с ним сам, – говорит он великому князю Михаилу Николаевичу, – тебе это легче, нежели мне».

Великий князь тотчас принимает на себя эту миссию. Беседа его с наследником очень скоро выясняет, что наследник не только согласен вступить в брак, но даже стремится к этому, но желает он жениться на определенной девушке, на брак с которой родители его, по-видимому, не согласны, а без благословения родителей он жениться не может. Девушка же эта – принцесса Алиса Гессенская, к союзу с которой, когда этот вопрос возбуждался в 1890 г. великой княгиней Елизаветой Федоровной, его родители отнеслись отрицательно.

Великий князь Михаил Николаевич, продолжая свои дипломатические переговоры между членами царской семьи, сообщил свой разговор с наследником императору и императрице. Узнав о чувстве сына к принцессе Гессенской, родители его поспешили согласиться на его желание, причем сказали, что если они высказались в 1890 г. против этого брака, то лишь потому, что почитали цесаревича еще слишком молодым для вступления в брак и были убеждены, что его чувство к принцессе Алисе лишь мимолетное детское увлечение, столь часто возникающее между двоюродными и троюродными братьями и сестрами в годы их ранней молодости. Коль скоро, однако, это чувство сохранилось и даже окрепло в течение 4-х лет, то они, конечно, не противятся их браку.

Однако согласие императрицы Марии Федоровны на брак сына с любимой им девушкой, по-видимому, не изменило ее внутреннего отношения к будущей своей невестке. То обстоятельство, что принцесса Гессенская прибыла в Россию и вступила в состав русской Императорской семьи в скорбные дни последних недель жизни тяжело страждущего Александра III, вероятно, еще более отдалило Марию Федоровну от ее заместительницы на роли царствующей Государыни.

6

Отчуждению царицы от петербургского общества значительно содействовала внешняя холодность ее обращения и отсутствие у нее внешней приветливости. Происходила эта холодность, по-видимому, преимущественно от присущей Александре Федоровне необыкновенной застенчивости и испытываемого ею смущения при общении с незнакомыми людьми. Смущение это препятствовало установлению ею простых, непринужденных отношений с лицами, ей представлявшимися, в том числе с так называемыми городскими дамами, а те разносили по городу анекдоты про ее холодность и неприступность.

Надо сказать, что петербургское общество было в этом отношении избаловано с давних пор. Русские императрицы исконно отличались очаровательной любезностью и простотой. Императрица Мария Федоровна обладала чарующей приветливостью и умением сказать каждому ласковое слово. Пробыв в России многие годы на положении супруги наследника престола, она в совершенстве усвоила приемы непринужденного, но одновременно царственного ласково-любезного обращения, причем за это время успела вполне ознакомиться со всем личным составом бюрократического и светского Петербурга. Поэтому во время приемов она знала, о чем говорить с представлявшимся ей, знала, что интересует каждого ее собеседника, положение и родство которого ей были неизменно известны. В результате получалось впечатление, что императрица сама интересуется лицом ей представлявшимся или хотя бы его близкими.

В ином положении очутилась Александра Федоровна. Она оказалась в Петербурге, как в лесу, и, надо сказать правду, не приложила никаких усилий к тому, чтобы разобраться в нем и приобрести симпатии общества. Так, на всех парадных вечерах и приемах Мария Федоровна обходила собравшихся и продолжительно с ними беседовала, а Александра Федоровна ограничивалась разговорами с приближенными и стремилась скорее удалиться во внутренние покои.

Обстоятельство это обратило на себя внимание общества. Отзвук этого имеется в дневнике того же ст[атс]-секретаря Половцова. Под 6-м мая 1902 г. там записано: «После завтрака (во дворце по случаю царских именин) обыкновенный cercle[27], совершаемый Марией Федоровной в назидание молодых величеств, остающихся в углах и разговаривающих лишь с двумя-тремя приближенными…»

Внешняя холодность Александры Федоровны неизменно приписывалась будто бы присущей ей надменности. Между тем именно надменности у нее не было. Было у нее сильно развитое чувство собственного царского достоинства и немалая доза почти болезненно щепетильного самолюбия, но надменность ей была совершенно чужда.