Царь и гетман

В это время впереди показался маленький, едва заметный от земли человечек, который нес что-то за плечами. По мере приближения этого человека к артели можно было распознать, что то шел мальчик с кузовом на спине.

— Мотя! Это Мотька идет! — закричал мальчик с лопухом на голове.

— А точно он, постреленок, — подтверждал и щадроватый мужик, приглядываясь к тому, что шло им навстречу. — Куда это он, псенок, путь держит?

— К нам, батя.

— А что у ево, у псенка, за плечами?

— Кошель на грибы.

Мальчик в лопухе не выдержал и побежал навстречу мальчику с кузовом. — «Мотя! Мотька! Мотяшка!» — «А! Симушка! А батька где?»

Мальчики остановились друг против друга, расставив руки. Мотька положил на землю кузов, в котором что-то ворочалось и сопело, силясь просунуть мордочку между скважин плетешка.

— Что это там у тебя? — с удивлением спрашивает Симка.

— Мишутка махонькой… С дедом пымали ево… Несу в город за хлеб показывать, — скороговоркой отвечает Мотька. — У нас есть нечего, все вышло — и мякина и ухвостья, так иду с Мишуткой хлебца добывать.

Мотька, поставив кузов на землю, развязал мочалко, прикреплявшее плетеную крышку к кузову, и оттуда высунулась косматая лапка, а потом и острая мордочка маленького медвежонка. Мишутка усиленно моргал своими невинными, детски доверчивыми, как у ребенка, глазками, карабкаясь из кузова и опрокидывая его.

— Ах, какой махонькой! — с восторгом суетился около него Симка.

— Ай да зверина!.. Ха-ха-ха! Вот карапузина!

— Фу ты — ну ты, боярченок какой!

— Уж и точно боярченок…

— Не — черноризец младешенек, — заметил ратный, подходя к медвежонку, а вырастет в игумна — давить нашего брата станет.

Артель обступила медвежонка и забавлялась им. А звереныш, глупый еще по-звериному, доверчивый к человеку, облапил Симку и ну с ним бороться. Симка сразу, с человеческим лукавством, подставил доверчивому зверенышу подножку, и звереныш растянулся при общем хохоте артели.

— Ай да Симка! Зверя сломал!

— Глуп зверь — честен, на чистоту, а Симка-то уж с хитрецой парень.

Медвежонок снова лез на Симку, ожидая честного боя, но Симка опять слукавил по-человечески — увильнул, и Мишутка с своей звериной честностью опять не потрафил.

— Что, Мотюшка, дома у нас? — ласково спрашивал щадроватый мужик, гладя белокурую голову Мотьки.

— Хлебушка нету, — отвечал мальчик.

— А мякина?

— Вышла, и ухвостье вышло… Мамка с голоду пухнет…

— Ахти — хти, горе какое… А отец екимон?

— Лих, у-у как лих! Телку взял на монастырь за летошню соль.

Едкая горечь и какая-то робкая, покорная безнадежность отразились на лице мужика при последних словах мальчика.

— А этого где добыл? — спросил он, указывая на медвежонка.

— С дедом в лесу пымали — у бортей, — радостно отвечал мальчик.

— А медведица?

— Мы не видали ее, и она нас не видала… Мы как взяли его, так бегом домой…

— То-то, счастлив ваш Бог… А куда ты его несешь?

— В город, батя, — хлеба мамке да деду добыть…

Мужик поморщился — не то хотел улыбнуться, не то заплакать, а скорее и то и другое вместе.

— Нет уж, сынок, пойдем домой — я достану хлеба.

Медвежонка, несмотря на его сопротивление, снова посадили в кузов, и артель двинулась к поселку.