Царь Грозный

Симеон послушно протянул царю раскрытый на заляпанной воском странице Апостол Матвея. Тот, чувствуя себя правым, не дичился, глядел прямо, отвечал просто:

– Я, государь, просто читал со вниманием, что непонятно, старался у умных людей спрашивать…

Иван, покрутив в руках Апостол, сначала пожал плечами:

– И что здесь страшного? Ну книгу заляпал, то плохо, а ересь-то где?

Услышав об умных людях, фыркнул, покосившись на испуганно замерших попов:

– Это их, что ли?

Матвей кивнул, кто усомнится, что у царя мудрые наставники?

– Ты лучше митрополита спросил бы, Макарий куда как умней…

Кого умней, Иван уточнять не стал. Сильвестр едва удержался, чтобы не заметить, что думал о том же.

Башкина оставили в покое. Но ненадолго, и спросить у митрополита он ничего не успел. Постарался дьяк Иван Висковатый. Тому, видно, покоя не давала мысль о свившей себе в Москве ереси. Настроил многих духовных так, что принялись требовать расследования.

И снова Иван не мог понять, почему раздули такой пожар, наложить на глупых епитимью, и ладно бы, с них хватило. А тут дело до Собора дошло! Пришлось всю башкинскую компанию посадить в подклеть царского дворца и держать там во время разбирательства.

– Что за дело Висковатому до Матвея Башкина? – поморщился Макарий, когда дошло уже до него.

Митрополита страшно раздражало, что в дела веры лез дьяк Посольского приказа. Нашелся ревнитель веры! Будто без него некому с ересью справиться! Макарий хорошо понимал, что Ивана Висковатого меньше интересует Матвей Башкин и гораздо больше царские милостники Сильвестр и Алексей Адашев.

Сильвестр, конечно, тоже хорош, сначала под его присмотром крамольную роспись в храме учинили, потом, почуяв опасность, бросился царю доносить на Башкина. Это мало нравилось митрополиту, но Макарий всегда стремился всех примирить, старался сгладить, чтобы не разгорелась большая ссора. А тут вдруг сам ополчился против Висковатого! Досталось и Башкину, и Артемию, и Сильвестру – всем!

На ближайшем обеде, куда пришел митрополит, царь осторожно поинтересовался у того, так ли страшна эта ересь? Макарий поморщился:

– Да не в том суть, Иван Васильевич. После поговорим, скажу, в чем дело…

Оказалось все серьезно, хотя Матвей с товарищами и называли себя православными христианами, но смели осуждать многое из устоявшегося в православии, осуждали решения соборов, отрицали силу покаяния…

Вот после этих слов Ивана передернуло. Уж во что он свято верил, так это в покаяние!

– Выходит, и после покаяния грех не прощается?

Честно говоря, Матвей с товарищами твердили немного не так, мол, если человек не грешит, то ему и покаяния перед священником не надобно. Но Макарий решил не переубеждать царя, у Башкина и без этого хватало ереси.

Хуже всего, что к делу Башкина привлекли многих, в том числе и Артемия. При упоминании Артемия Иван покачал головой:

– Говорил же ему, что доиграется…

Собор состоялся, Башкин с приятелями были осуждены. Артемий за то, что не осуждал ереси, лишился сана и сослан в Соловецкий монастырь на тяжелое заключение без права читать, писать и причащаться.

Иван поинтересовался у митрополита, почему так сурово? Глаза Макария чуть блеснули:

– Его сослали к Филиппу…

– А что Филипп?

– Это тебе не Сильвестр, да и Соловки далеко, разве углядишь, как там Артемий? А вот за Висковатым я сам здесь пригляжу!

– Висковатого за что осудили? Он же больше всех ратовал за борьбу с ересью! Вон как супротив крамольной росписи храмов выступал.

– Вот за то и поплатился! Всяк сверчок знай свой шесток!

Иван во все глаза смотрел на митрополита, а тот продолжал:

– Всякий человек должен ведать свой чин. Когда ты овца, не твори из себя пастыря. Знай свои дела, что на тебя положены.

У царя чесался язык спросить, а он может ли рассуждать о божественном? Царь пастырь или тоже овца? Спросить не решился, слишком взволнован был духовный наставник, слишком блестели его глаза гневом против самовольника Висковатого. Макарий не заметил, как сузились глаза самого Ивана, а стоило бы. Тогда впервые молодой царь серьезно задумался не только над тем, что он должен подавать пример послушания, что, правда, не всегда удавалось, но и над тем, имеет ли право судить Божьей властью.

Макарий не обратил внимания на задумчивость Ивана, не придал ей значения, а тот уже не мог отделаться от вопроса о силе своей власти. Эта мысль не давала покоя ни днем, ни ночью, но спросить было не у кого. Сильвестр ясно что скажет, Адашева эти вопросы не беспокоят, с Анастасией он таких разговоров не вел…

Анастасия заметила долгие раздумья мужа, но ей было не до того, царица все чаще и чаще болела, точно ее что-то подтачивало изнутри. Беспокоившейся мамке с горечью сказала:

– Верно, травят меня недруги…

Та ахнула:

– Ахти, царица, да как же это? Надо государю сказать, чтоб разобрался, чтоб покарал.

– Не надо ничего говорить. На все Божья воля.

То ли и впрямь царицу травили, то ли ослабла от родов сильно, только недолго прожила Анастасия, тихо скончалась, оставив маленьких сыновей сиротами. Но это позже…