Царь Грозный

Филипп понял, что это начало конца, что ехать в Александровскую слободу и печаловаться бесполезно, попросту не пустят.

А Иван Васильевич ждал. Ждал, когда же придет молить о прощении своих старцев Филипп, ждал, что сможет над ним посмеяться, унизить, заставить просить милости, валяться в ногах, а потом казнить мучительной смертью этих старцев прямо на виду у митрополита, чтобы тот понял, что государь всесилен! Уже тайно злорадствовал…

Но митрополита не было.

– Так-то он забоится о своей пастве! Даже за своих монахов заступиться боится! – фыркал Вяземский. – Своя шкура ближе к телу…

Продержав старцев несколько дней в узилище, опричники вдруг принялись водить их по улицам и колотить железными батогами. Долго почтенные монахи не выдержали…

В Москве начались аресты и казни. На Русь снова опускалась опричная кромешная ночь, которую смог больше года сдерживать митрополит.

Когда, не выдержав, Филипп все же решился поехать в Александровскую слободу, чтобы еще раз поговорить с Иваном, его отговаривали все, кто узнал о таком решении. Оттуда можно и не вернуться живым… Но у митрополита дух уже одержал верх над слабостью плоти, митрополит не боялся не только Грозного царя, но и любых терзаний, какие тот мог придумать. Филипп взвалил на себя этот крест и решил идти до конца.

Но государя не было в Александровской слободе! Он со своими верными псами-кромешниками отправился громить коломенские владения опального князя Федорова. Такого Русь не видывала даже при Батые! Содрогнулась не только Коломна, но и вся Земля Русская.

Опричники старались один перед другим и все вместе перед государем показать себя как можно бесчеловечней. Особо отличился все тот же Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский. Уж так забавлял царя с сыновьями!

В одной из вотчин 39 слуг были перебиты, но Малюте показалось это слишком простым, он велел остальных согнать в амбар и запереть двери. Когда раздался страшный взрыв и ошметки человеческих тел полетели во все стороны, кувыркаясь в воздухе и шлепаясь наземь, государь пришел в восторг.

– Ай да Малюта! Ай позабавил! – хлопал в ладоши и царевич.

Вид казней и человеческих мучений особо нравился старшему сыну царя Ивану. Младшего Федора государь чуть недолюбливал за его блаженный вид и голос, а потому оставил в Слободе под присмотром Марии Темрюковны. Царица была бы тоже не прочь поразвлечься, но Иван Васильевич явно охладел к красавице и теперь редко брал ее с собой. К чему? Женщин много везде, а терпеть под боком постоянное нытье, что редко с ней бывает и больше не любит, совсем не хотелось.

По коломенским вотчинам Федорова прошел кровавый смерч, уничтожая все на своем пути. Сотни людей были убиты, замучены, взорваны, растерзаны… Сожжены их дома, перебит скот. То, что нельзя забрать с собой, попросту уничтожалось.

В одной из вотчин, когда уже не осталось в живых никого, ни мужчин, ни женщин, ни даже малых детей, принялись убивать скот, потом не успевших убежать кошек и собак. Сожгли скирды хлеба в полях, все избы… Иван Грозный перекрестился:

– Кажись, славно всех отделали! Никого и ничего не осталось…

Царевич Иван оглянулся вокруг, все и впрямь покрыто трупами, гарью и кровью. Только вот вода в пруду чиста.

– А рыбы?!

Иван Васильевич с удовольствием глянул на сына, он прав, еще одна забава есть! Тотчас были разрушены мельничные плотины и спущена вода из пруда. Глядя, как утекают последние капли драгоценной влаги и в тине начинают биться задыхающиеся рыбы, царевич довольно хлопал в ладоши. Особенно ему понравилась большущая рыбина, так смешно хватавшая ртом воздух! Рыбе очень хотелось жить, потому она долго извивалась, пытаясь добраться хотя бы до влажного ила и зарыться в него. Царевич потребовал себе шест и старательно выкапывал им бедную рыбу обратно. Успокоился, только дождавшись, пока та не затихнет совсем. Злая ухмылка Ивана-младшего заставила содрогнуться даже бывалых опричников – сын пойдет дальше отца! Как бы самим не оказаться на мели, как эта рыбина…

Разорив и ограбив коломенские вотчины Федорова, опричники вернулись в Москву продолжать свое черное дело там. Теперь страшный кровавый вал покатился по Москве. Перед казнью обреченных били батогами, выпытывая припрятанное добро. Убитых оставляли валяться на улицах, прикрепив к их телам записки с обвинениями. Куски людей, разрубленных на части, бросали в колодцы, принуждая жен и детей убитых пить оттуда воду. Изнасилованных жен приказано было вешать в воротах, чтобы мужья ходили под ними, не морщась. Снимать и хоронить запрещалось.

А кромешники, напившись за день людской крови, усаживались за столы в первом в Москве кабаке на Арбатском царском дворе. Большое количества вина заглушало остатки совести, избавляло от страха перед неизбежной Божьей карой. Вино, как и кровь на московских улицах, лилось рекой.