Лицо Ивана тоже побелело, рука, державшая маску, чуть дрожала от злости. Стоявшие рядом поняли, что живым боярину отсюда не выйти. Похоже, понял это и сам Михаил Репнин, но гордо вскинул голову, отталкивая скомороший наряд. Маска упала ему под ноги уже в полной тишине, боярин пнул ее ногой. С трудом разлепив ставшие враз непослушными губы, Репнин хрипло произнес:
– Негоже, государь, мне скоморошничать…
Из горла царя вырвался хрип:
– Мне, государю, гоже, а ему негоже?..
Его лицо перекосила злость, не оборачиваясь, бросил всегда готовым услужить рындам:
– Вон его!
Боярина вытолкали взашей.
Веселье продолжилось, возможно, и не все хотели веселиться, но кто бы еще рискнул воспротивиться? Никто, в тот вечер хватило боярина Репнина.
Митрополиту Макарию донесли, что у государя новая книга. Тот удивленно уставился на Андрея Прозорова, царского духовника, принесшего такую весть.
– Да дивно ли это? Государь любит читать.
Протопоп замялся:
– Владыка, негоже бы Ивану Васильевичу такую книгу читать…
– А что такое? – насторожился митрополит. Видно, что-то не то предстало перед очами молодого царя, коли его духовник тревогу забил.
– Дьяка Курицына труд «Сказание о Дракуле».
Макарий задумался, прав поп Андрей, точно прав. Сам митрополит только единым глазом глянул в сей труд и долго плевался. Конечно, повесть эта дьяком написана честно, Федор Курицын возглавлял русское посольство в Венгрию и Молдавию, дьяк что видел, о том и написал… Только больно страшна книга эта, учит тому, как граф сумел при помощи жестокости навести порядок в своих владениях. А ну как государь пожелает последовать его примеру?
– Я поговорю с Иваном Васильевичем, – вздохнул митрополит. У Андрея с души груз свалился, теперь этот груз на душе у митрополита лежать будет.
Макарий и правда попытался поговорить с подопечным о немыслимой жестокости венгерского графа. Царь в ответ рассмеялся:
– Где ты, святой отец, жестокость увидел? Верно Дракула все делал – огнем и мечом выжег в своих владениях скверну.
– Да ведь он признает один способ исправления – убийство! – ужаснулся митрополит.
– А ты, отче, ведаешь другие? Скверну только огнем выжигать надобно, да так, чтобы смрад от того костра всем чувствовался. Только тогда бояться будут! Любую скверну жечь надо! Придет время, и я у себя ее выжгу!
Глаза государя сверкнули нехорошим огнем, потому митрополит не смог спросить, как быть с его собственной скверной, которую допустил во дворец? Но, видно, Иван и сам понял невысказанное. Взор стал насмешливым, приблизив лицо к митрополиту, Иван Васильевич усмехнулся:
– Мне можно! – Выпрямился и повторил: – Царю можно, остальным нет! В делах я царь, а в утехах, хотя бы и плотских, человек! Но как дух мой царский, так и плоть моя человеческая неподсудны людскому суду!
Тоскливо было на сердце у митрополита Макария, когда возвращался тот на свое подворье. Где-то проглядел он государя, что-то недосмотрел.
– В жестокие времена живем, – бормотал себе под нос митрополит, сокрушенно разводя руками.
Времена и впрямь были жестокими и не только на Руси.