Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок

От 6 лет царствования Федора Алексеевича— 17 «дел». Итого в среднем по 2,8 «дела» в год. Примерно тот же результат. Стоит напомнить, что «вечное безместие» Федор Алексеевич утвердил всего за несколько месяцев до смерти.

От 7 лет правления царевны Софьи и первых пяти лет царствования молодого Петра Алексеевича (1682—1694) — только 10 «дел». То есть всего лишь по 0,8 дела за год.

От более позднего времени местнических дел не сохранилось. Что же касается петровской Табели о рангах, то ее ввели четвертью века позже последней местнической тяжбы. По большому счету, ею уже нечего было уничтожать, и цели ее введения — иные.

Вот так. Результат впечатляющий.

Эти цифры со всей ясностью показывают: все-таки именно Федор Алексеевич и его реформа переломили хребет местничеству.

А как же «придворная аристократия» Петербургской империи?

Да, она существовала, и ее влияние на судьбы страны всегда оставалось значительным. В то же время она представляла собой явление, принципиально другое по сравнению со «служилой аристократией» Московского царства. До Федора Алексеевича высокое положение на службе гарантировалось представителю аристократического рода в силу одного только его происхождения, «высокой крови». Что же касается двухсотлетнего периода императорской России, то могущество новой «знати» опиралось на совершенно иной фундамент. Оно зиждилось на богатстве, связях, монаршей милости, а порой и на служебных заслугах выходцев из ее среды. Ведь порой среди них появлялись одаренные полководцы и государственные деятели.

Конечно, древние фамилии прекрасно помнили о своем прежнем величии. Но сколько их лишилось высокого положения, ушло в тень, слилось с многотысячной массой рядового дворянства! Нет, ни при Екатерине II, ни при Николае I, ни тем более в эпоху Великих реформ «высокая кровь» уже ничего не гарантировала. Император волен был поднять на самый верх политической пирамиды безродного «выскочку», и никто не посмел бы ему и слова сказать. А волен был ничего не давать семейству с пятисотлетним родословием, и это ни у кого не вызывало ни малейшего удивления.

Князь М.М. Щербатов, певец старинных нравов и обычаев русской знати, хвалил местничество: «Почтение к родам умножало еще твердость в сердцах наших предков; беспрестанные суды местничества питали их гордость; пребывание в совокуплении умножало связь между родов и соделовало их безопасность что твердое предприять, а тогда же и налагало узду, кому что недостойное имени своего соделать; ибо бесчестие одного весь род того имени себе считал. А сие не токмо молодых людей, но и самых престарелых в их должности удерживало. Благородной гордости бояр мы многие знаки обретаем». Глядя на времена Московского царства, этот вельможа екатерининской эпохи вздыхал с печалью. Отмену местнических порядков он считал, наряду со всюду проникающим сластолюбием, одной из главных причин глубокого нравственного развращения дворянской среды: «Сказал я, что сластолюбие и роскошь могли такое действие в сердцах произвести; но были еще и другие причины, происходящие от самых учреждений, которые твердость и добронравие искоренили. Разрушенное местничество (вредное впрочем службе и государству) и незамененное никаким правом знатным родам, истребило мысли благородной гордости во дворянех; ибо стали не роды почтенны, а чины и заслуги и выслуги; и тако каждый стал добиваться чинов, а не всякому удастся прямые заслуги учинить, то, за недостатком заслуг, стали стараться выслуживаться, всякими образами льстя и угождая государю и вельможам; а при Петре Великом введенная регулярная служба, в которую вместе с холопами их писали на одной степени их господ в солдаты и сии первые, по выслугам, пристойным их роду людям, доходя до офицерских чинов, учинялися начальниками господ своих и бивали их палками. Роды дворянские стали разделены по службе так, что иной однородцев своих и век не увидит. То когда ли остаться добродетель и твердость в тех, которые с юности своей от палки своих начальников дрожали? Которые инако как подслугами почтения не могли приобрести, и быв каждый без всякой опоры от своих однородцев, без соединения и защиты, оставался един, могущий предан быть в руки сильного?»[198]

В словах князя содержится немало правды. Новый, постместнический порядок содержал в себе и добрые семена, и злые. Но в любом случае поворотить время вспять, исправить давно свершенное ни Щербатов, ни кто-либо еще из древних аристократических семейств не имели ни единого шанса.

Нет-нет, Российская империя — другая эпоха, и ей приличествовала совсем другая аристократия.

Итак, надо честно признать за третьим государем из династии Романовых большую историческую заслугу перед Россией. Он отважился взяться за очень важное и в какой-то степени рискованное дело, лично принял участие в важнейшей фазе и довел его до конца. Не напрасно над гробницей его в Архангельском соборе вывели: «Братоненавистные, враждо-творные и междоусобные местнические споры прекратил»[199].