Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок

Итак, Федор Алексеевич заговорил с собравшимися. Всё им сказанное приводить здесь было бы неудобно: уж очень много. Однако главнейшие идеи стоят цитирования: «Злокозненный плевелоноситель и супостат… диавол, видя от… славного ратоборства христианским родом тишину и мирное устроение, а неприятелем христианским озлобление и искоренение, всеял в… славных ратоборцев сердца местные случаи возлю-бити, от которых в мимошедшая времена в ратных и в посольских, и во всяких делех чинилася великая пагуба и ратным людям от неприятелей великое умаление. Тем же наша царская держава, разсмотря, яко сие местничества дело благословенной любви вредительно… паче же всевидящему оку мерзко и ненавистно, желаем, да божественный Его промысел… своим всесильным повелением оныя разрушающия любовь местничества разрушити изволит»[165].

Первый аргумент против сохранения местничества — государственный: интересам державы чинится «пагуба».

Второй — христианский. Местничество небогоугодно, поскольку сеет раздоры.

Затем звучит третий — патриархальный. Федор Алексеевич напоминает собравшимся, что дед его, царь Михаил Федорович, и отец, царь Алексей Михайлович, неоднократно предпринимали меры по ограничению местничества. А там, где старый обычай местничать сохранялся без ограничений, русскому воинству враг наносил тяжкие поражения — например под Чудновом и при Конотопе. Ныне, отвергая местничество, государь не рушит старину, а всего лишь следует «благому намерению» предков.

По словам знаменитого исследователя местничества А. И. Маркевича, слова «…царя Федора Алексеевича на Соборе об уничтожении местничества дышат полнейшею искренностью»[166]. Именно так. Видна ярко выраженная эмоциональная вовлеченность государя в очередную реформу.

«Ныне же, — завершает Федор Алексеевич свою речь, — благодатию божественного промысла явлено яко намерение о том и промышление бывшее блаженныя памяти деда и отца нашего великих государей является непраздно и нашея тихости желание на разрушение той прежде бывшей между христианских родов вражды хощет пристойное определение прияти, поспешествующим вашим архиерейским святым молитвам, да вине оной многих злоб местничеству разрушившуся и должной христианам любви насадившейся, прославится истинный Он монарх и страшный, вся нам благая подаваю-щий…»[167]. Это очень важные слова. Царь придает действиям комиссии князя Голицына значение Божьего Промысла, осуществляющегося в действиях «выборных людей». На столь ответственный поворот в речи государь мог решиться, лишь заранее заключив соглашение о поддержке с патриархом Иоакимом. И тот, недавно отведя от Церкви непродуманную епархиальную реформу[168], видимо, счел необходимым встать на сторону монарха. Отказавшись повиноваться царю в одном важном вопросе, глава духовной власти проявил полную с ним солидарность в другом. Но только ли необходимость смягчить конфликт толкала на это Иоакима? Видимо, нет. Он сам происходил из дворянской семьи Савеловых, не относившейся к родовитой аристократии. А значит, помнил по собственному опыту, сколько ссор и раздоров рождает в среде военно-служилого класса местничество. Патриарх, думается, увидел долг христианского пастыря в том, чтобы поддержать его уничтожение. В нравственном смысле он был конечно же прав. Государю оставалось прямо обратиться к нему с вопросом о мнении Церкви: «И вы бы, святейший патриарх, со архиереи нам, великому государю, намерение свое о том объявили: по нынешнему ли выборных людей челобитью всем разрядам и чинам бытии без мест или по-прежнему быть с месты?»[169]

Патриарх в единодушии с духовными властями дал тот ответ, которого, скорее всего, и ждал царь. Он высказал самое горячее одобрение. Его точка зрения — четкая, ясная, не оставляющая места для сомнений: «Велие (то есть великое. — Д. В.) и похвалы достойное дело… от которого есть и будет умножение любви между человеки». Иоаким обещал соборно и келейно возносить моления, чтобы Господь Бог благоволил привести царское намерение к успешному совершению.

Заручившись поддержкой князя В. В. Голицына, патриарха Иоакима и прочих архиереев, Федор Алексеевич получил твердые позиции. Теперь он мог обратиться к Боярской думе. Именно в ней концентрировалась высокородная знать, чьи интересы в первую очередь задевало упразднение местничества. Если бы Дума открыто высказалась против, судьба царского нововведения повисла бы на волоске. Но за шесть лет правления Федор Алексеевич, как видно, научился обеспечивать себе в политических делах солидный перевес над оппонентами. Дума оказалась перед лицом сильной коалиции. За государя стояла, помимо Голицына, еще царская родня, занимавшая видное положение в самой Думе. А кроме нее — люди, поднятые до думных чинов волей государя, а не собственной «высокой кровью».

Отказать не получалось.