Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок

Затем обратились к царю с новой просьбой: «Они, выборные люди и братья их, и дети, и сродники написаны в ротмистры и в порутчики; а Трубецких… и Одоевских и Куракиных, и Репниных, и Шейных, и Троекуровых, и Лобановых-Ростовских, и Ромодановских, и иных родов в те чины никого ныне не написано для того, что за малыми леты в чины они не приказаны. И опасно им того, чтобы впредь от тех вышеписанных и от иных родов, которые ныне в ротмистрах и в порутчиках не написаны, не было им и родам их в том укоризны и попреку. И чтобы великий государь пожаловал их: велел тех всех родов, которые ныне в ротмистры и в порутчики для вышеобъявленных причин не написаны, и в которых родех впредь будут дети, писати в те же чины в ротмистры и в порутчики в то время, как они в службу поспеют и в чины приказаны будут… И для совершенной в его государских ратных и в посольских и во всяких делах прибыли и лучшего устроения, указал бы великий государь всем боярам и окольничим, и думным и ближним людям, и всем чинам бытии на Москве в приказех и в полкех и у ратных и у посольских и у всяких дел, и в городех меж собой без мест, где кому великий государь укажет, и никому ни с кем впредь разрядом и месты не считаться, и разрядные случаи и места отставить и искоренить, чтобы впредь от тех случаев в его государевых ратных и во всяких делах помешки не было…»[164]

Вот теперь, получив официальные челобитья «выборных людей» из группы Голицына, государь обрел, во-первых, четкий абрис предстоящей реформы и, во-вторых, достойный предлог для «соборного» обсуждения.

* * *

12 января 1682 года Федор Алексеевич, чувствовавший себя уже скверно, тем не менее созвал Соборное совещание. Некоторые историки полагают, что это был настоящий Земский собор. Но, по всей видимости, собрание хотя и вышло весьма представительным, размаха прежних земских соборов не достигло. На нем присутствовали: патриарх Иоаким, архиереи, а также «выборные власти» — очевидно, Дума и какая-то часть государева двора. Трудно понять, приглашалось ли на Соборное совещание провинциальное дворянство в лице лучших своих представителей. По всей видимости, нет.

Царь велел князю В. В. Голицыну огласить челобитную «выборных людей» из его комиссии. Василий Васильевич исполнил указание и тем самым предъявил себя как главного инициатора всего дела. Высочайшая степень знатности князя, родовитого Гедиминовича, подводила под весь проект солидный фундамент. Ведь отмена местничества в первую очередь рушила интересы высшей аристократии. А тут видный — может быть, виднейший — ее представитель оказывался у руля реформы. Прочая знать, глядя на Голицына, могла уверить себя: «Затея не столь уж плоха…» Или хотя бы: «Всё отобрать князь не даст, ведь он такой же, как мы, из того же теста!»

Отвечая на челобитную, перед Соборным совещанием выступил сам Федор Алексеевич. Документы донесли до наших дней текст огромной речи, произнесенной царем перед созванными по его приказу подданными. Трудно поверить, что он говорил столь долго и столь витиевато. Возможно, доверенные секретари, думные дьяки, дополнили затем выступление царя и придали ему «облагороженный» вид. Но, во всяком случае, общий тон и главные смысловые акценты должны быть переданы верно.

А сам факт выступления государя на Соборном совещании не вызывает никаких сомнений. Федор Алексеевич своей волей сворачивал очень тяжелый камень с пути развития русской государственности. Отменял политическую традицию с полуторавековой историей. Молодой царь, разумеется, понимал это. А значит, осознавал насущную необходимость поддержать реформу не только личным присутствием, официальным одобрением, но и публично произнесенной речью. Преобразование-то, словами классика, пойдет ему «и в род, и в колено» — многие десятилетия наше дворянство будет обсуждать: хорошо ли поступил Федор Алексеевич, плохо ли…

Монарх явился и заговорил с подданными, чувствуя себя на пределе сил. Жить ему оставалось считаные месяцы. Здоровье, мягко говоря, оставляло желать лучшего. Но Федор Алексеевич, хилый упрямый самодержец, торопился жить. Может быть, понимал, что умирает, и хотел успеть как можно больше… Нет, беречь он себя не стал.

Есть в этом героизм истинного правителя. Какие бы муки ни обрушивались на него, а он всё тянет и тянет воз, в который запряг его Господь Бог. Надо делать, надо волочь, такая доля. Крестьяне ходят за плугом, ратники с неприятелем пьют смертную чашу, монахи молятся, а правителю следует не отпускать из рук нити державных дел. Что бы с ним ни происходило, как бы он себя ни чувствовал. И кто превозмогает себя, тянет, зубы сжимает, но все-таки тянет, тот хорош.

Тот наш — так вернее будет сказать.

Царь остается с народом, пока на своей ниве пашет не меньше народа своего.