Царь Дмитрий - самозванец

Народ собирался встречать царицу у Сретенских ворот Москвы, стрельцы же стояли цепочкой вдоль Никольской улицы и далее до Ярославской дороги. Любопытные заполнили луга вдоль дороги, чтобы не пропустить редкостное зрелище. Димитрий же со всем двором выехал вперед к селу Тайнинскому, где заранее была намечена встреча. Там же на лугу установили царский шатер, сделанный еще по заказу царя Бориса, тот, который в виде замка с остроконечными башенками. Поезд инокини Марфы был невелик, но сановит. Впереди на белом аргамаке ехал Михаил Скопин, за ним колымага Мстиславского, потом Воротынского, а уж за ними изукрашенная золотом царская карета, которую Димитрий послал для удобства матери. Остальное, впрочем, тоже было расписано. Димитрий не стал дожидаться поезда на лугу у шатра, а припустил навстречу, у кареты спешился, открыл дверцу, снял шапку и подал руку матери. Та вышла и сердечно прижала сына к сердцу.

Слышал я досужие разговоры, а вдруг инокиня Марфа сын-ка-то не признает, через четырнадцать-то лет. Нехорошо выйдет! Я-то знал, что признает, потому что один из немногих ведал, что Димитрий навещал мать перед побегом в Польшу. Но беспокойство все же было, норовиста была Марфа, такую и монашеский куколь не смирит, могла и взбрыкнуть на ровном месте, а тут, на глазах у десятков тысяч людей, любая заминка произведет неблагоприятное впечатление. Но пронесло. Бог милостив!

Десятки тысяч москвичей говорили потом, что они видели слезы радости на щеках Димитрия и его матери. Я не видел, врать не буду, да и мудрено на таком-то расстоянии. А вот то, что инокиня Марфа гладила сына рукой по щеке, разглядел, и как в лоб его поцеловала нежно, тоже видел.

Димитрий шел с непокрытой головой рядом с каретой, не переставал говорить с матерью, и так до самого шатра. Вышла

инокиня Марфа из кареты величаво, словно и не было почти двадцати пяти лет ссылки и монастырского заключения, кивала всем милостиво, улыбалась благостно, лишь на меня зыркнула ненавистно, но хоть так заметить соизволила! Да я на нее и не обиделся, был у нее свой женский счет ко мне, с ее колокольни так даже и справедливый, но я же не о себе пекся, а о роде и о державе, тут понимать надо!

Венчание на царство было через три дня, сразу за Ильиным днем. Очень скромное, это только полякам оно почему-то показалось чрезвычайно пышным. И пир был даже не пир, а посиделки короткие, всего на один вечер. С утра же Димитрий был уже в Грановитой палате на Думе боярской.

Шли дни и недели и постепенно улетали прочь и забывались мои страхи, что Димитрий будет править, как отец, с грозой, а точнее, что оставшиеся в его ближайшем окружении наследники опричных родов продолжат опричный погром. Димитрий скорее в другую сторону качнулся, никакого произвола не допускал, требовал, чтобы все было по закону, Разбойный приказ, при Семене Годунове разросшийся до невероятных размеров — до пятидесяти человек, почти весь разогнал, оставшимся же запретил рассматривать доносы без подписи и повелел заниматься лишь явными разбойниками. Отчасти поэтому в царствование Димитрия в Москве не было ни судов, ни тем более казней.

Кроме одного случая. Петр Басманов с первых дней своего пребывания в Москве озаботился источником слухов, что будоражили столицу перед вступлением в нее Димитрия. Не тех, что Семен Годунов распускал, а других, о которых я вам тоже рассказывал. Тут Басманову неожиданно помог Богдан Бельский, который дал ему точное указание — Шуйские. За доказательствами дело не стало, многие люди, и из детей боярских, и купеческого звания, покаялись чистосердечно, что по прямому наущению князя Василия Шуйского с братьями распространяли слухи зловредные, называли Димитрия самозван-

цем и неведомо чьим сыном, обвиняли его в приверженности ереси латинской, в полном подчинении приказам иезуитов и короля польского, в жестокостях по отношению к истинно православным и к верным слугам державы Русской, призывали не подчиняться новому царю. Когда Басманов доложил Димитрию о результатах проведенного им розыска, тот повелел всех арестованных по делу немедленно отпустить, ибо клеветали не по злому умыслу, а по соблазну дьявольскому, главных же прислужников нечистого — братьев Шуйских — приказал арестовать, заковать и бросить в темницу.

Димитрий и тут всех удивил, по мнению общему, за одно только дело угличское Димитрий мог казнить Шуйского по своему усмотрению, он же повелел судить Шуйских открытым судом, так, как доколе никого не судили на Руси, — Собором из избранных людей всех чинов и званий. И суд народный в виду свидетельств многочисленных и неопровержимых вынес свой приговор единодушный: князю Василию — смертная казнь, а братьям его, Дмитрию и Ивану, — темница до скончания дней.