Царь-девица

Софья ему на это ничего не ответила тогда, но он видел, что этим молчанием она дает ему разрешение действовать как ему заблагорассудится.

Собрал он тогда всех начальников стрелецких и начал говорить им, что следует написать челобитную, чтоб Софья венчалась на царство.

– Не умеем мы писать челобитной, – отвечали ему стрельцы.

– Об этом не заботьтесь, челобитная будет написана…

Однако стрельцы не поддавались.

– Пускай будет написано, да кому мы ее подадим – царям ведь? Ну, старший царевич ничего не скажет, да послушает ли нас царь Петр Алексеевич?

– А коли не послушает, – говорит Шакловитый, – идите на Верх, задержите боярина Льва Кирилловича Нарышкина да царского кравчего князя Бориса Голицына, тогда и примет царь челобитную вашу.

– А патриарх и бояре?

– А что патриарх – патриарха можно переменить. О боярах же и совсем не след думать – бояре те что отпадшее зяблое дерево. Разве постоит до поры до времени один князь Василий Васильевич Голицын.

Стрельцы подумали, подумали, ну так-таки ничего решительного и не ответили Шакловитому. Уйдя же от него, стали толковать о том, что не след им вступаться в такое дело. Они хорошо помнили майские дни 82 года.

– Как же это, – говорили они, – опять идти нам в Кремль бунтом, сменять патриарха, хватать самых близких людей царских и зачем? Разве виданое дело, чтоб царевны венчались на царство? Нет, нечего нам впутываться.

Шакловитый не отставал. Он раздал всем этим начальным людям по пяти рублей и наказал им, чтоб они хорошенько потолковали с товарищами в полках. Если сделают дело, то обещал им богатые милости от Софьи.

Они было и попробовали заговорить, но стрельцы их и слушать не стали – так эта попытка ничем и кончилась.

Потом, по совету Шакловитого, царевна призвала к себе как-то ночью несколько стрельцов и начала со слезами уверять их, что царица Наталья со своими братьями, Борисом Голицыным и патриархом против нее, царевны, бунт поднимают.

Бывший тут же Шакловитый начал как будто успокаивать Софью.

– Отчего бы, – говорил он, – князя Бориса и Льва Нарышкина не принять, да и царицу можно бы принять. Известно тебе, каков ее род и как она в Смоленске в лаптях ходила…

– Жаль мне их – и без того их Бог убил, – скромно отвечала Софья и ждала, что стрельцы скажут.

Но стрельцы, очевидно, не очень растрогались. Они пробормотали: «Воля твоя, государыня, что изволишь, то и делай!» – ушли, и опять ничего не вышло.

Потом ходили по полкам посланцы Шакловитого и толковали товарищам, что нужно защитить правительницу, которую хотят уходить враги, и что мало побить бояр, нужно до корня добраться – уходить старую царицу-медведицу.

– А царь-то, – отвечали стрельцы, – так он и будет смотреть, так и не заступится за мать свою!

– Так чего и ему спускать – за чем дело стало? Вон у царя Ивана Алексеевича дверь-то дровами завалили и поленьями и царский венец изломали… Известно, чьих рук это дело!

На это стрельцы упорно молчали. Они помнили, как их обманули известием о том, что Ивана Алексеевича задушили…

– Еще одно средство испробовать нужно, государыня, – сказал после долгого размышления Шакловитый. – Вот что я сделаю: попрошу-ка Шошина – сама ведаешь, что за тебя он и в огонь и в воду, – так попрошу-ка я его собрать десятка с три людишек, вооружить их, подъехать ночью к стрелецкому караулу нашему, схватить десятника и избить его. А как будут бить десятника, пусть кто-нибудь и крикнет Шошину: дескать, Лев Кириллович, за что его бить-то до смерти – душа ведь христианская! В темноте Шошина не узнают, примут за Нарышкина, авось это подействует.

– Попробуй, – тихим и печальным голосом проговорила Софья, – только вряд ли удастся.