Царь-девица

Царевича схватили, пытали; он сознался, что ничего подобного не слыхал, а затеял дело единственно оттого, что ему корму мало и честь невелика, так думал, что если случится от его слов смута, то честь он получит большую.

Его четвертовали, но стрельцы не успокоились.

Вслед за татарским царевичем явился посадский из Ярославля, по фамилии Бизяев, и стал толковать в слободах то же самое, что и татарин.

Бизяеву отсекли голову, но после него выискался холоп дворянина Вишнякова и объявил, что его господин со своим сыном, бывшим стрелецким полковником, сбирают на стрельцов войско, боярских людей нанимают, по двадцати человек на каждого стрельца. Стрельцы схватили Вишнякова с сыном, пытали их так, что старый Вишняков и умер на пытке.

Так продолжалось до осени.

Шестнадцатого августа Хованский принес царевне челобитную стрельцов, в которой они просили, чтоб для них брать с волостей подможные деньги, по двадцати пяти рублей на человека.

Требование было чересчур незаконно, и царевна с боярами не могли решиться удовлетворить его. Тогда Хованский вышел к стрельцам и сказал им:

– Дети, знайте, что бояре уже грозят и мне за то, что я хочу вам добра, так стало быть делать мне нечего, уж вы сами как хотите, так и промышляйте.

Об этих словах донесли царевне. Она ужаснулась. «Так вот чем кончается! Тараруй уже прямо взывает к бунту!» Но еще пуще царевны встревожился Милославский. Он начал уверять Софью, что положение их становится крайне опасным, что Хованский замышляет их гибель для того, чтобы овладеть престолом, что он выставляет свое царственное происхождение от Гедемина и хочет женить своего сына на царевне Екатерине Алексеевне.

Трудно решить, действительно ли Тараруй питал в себе подобные замыслы или все это только пригрезилось Милославскому. Но как бы то ни было, царевна решила, что нужно скорее покончить с этим новым соперником. А Милославский, опасаясь участи Матвеева, тайно уехал из Москвы, переезжал из одной слободы в другую, скрывался, «как подземный крот», и посылал одного гонца за другим к Софье, убеждая ее не медлить и скорей как можно предпринять что-нибудь решительное.

Двадцатого августа разнеслась весть по Москве, что все царское семейство уехало в Коломенское. Стрельцы испугались: «Уехали цари и приведут на нас дворянское войско!»

Через три дня послали они в Коломенское выборных с оправданиями и уверениями, что никаких смут они не затевают, и с просьбою, чтобы цари вернулись в Москву.

Им отвечали, что о них вовсе и не думают, что великие государи переехали в Коломенское по своему собственному желанию, как и прежде это часто водилось.

Выборные постояли, помялись, почесали себе затылки и вернулись ни с чем.

Стрельцы, видя, что дворянское войско не идет на них, несколько успокоились. Но Хованскому захотелось напугать царевну, показать ей, как она нуждается в стрельцах, а следовательно, и в нем. Он поехал в Коломенское и стал всем рассказывать: «Приходили ко мне новгородские дворяне и говорили, что хотят идти в Москву бить челом о заслуженном жалованье и на Москве всех сечь без выбора и без остатка».

Царевна, не теряя хладнокровия, отвечала, что в таком случае нужно разобрать это дело, в Москве об этом объявить всенародно, а в Новгород послать царскую грамоту.

Хованский, не ожидавший такой смелости, смутился и начал упрашивать не делать этого, не вводить его в беду.

Через несколько дней Софья отправила к Хованскому указ, чтобы он прислал в Коломенское Стремянной полк.

Но Тараруй боялся этого – Стремянной полк был ближе всех к государям и более других находился под влиянием правительницы. Отправит он этот полк и этим даст возможность Софье удержать его при себе и действовать посредством его на другие полки. Он ослушался указа и долго не высылал полк.

Между тем время шло, наступало и первое сентября, празднование Нового года по тогдашнему исчислению. Цари неизбежно всегда присутствовали при этом торжестве, но вот они остались в Коломенском; при церемонии никого не было. Народ московский не мог этого не заметить и заволновался. Все в ужасе начали передавать друг другу, что, значит, будет новый стрелецкий бунт, что цари уже не смеют и показываться, боясь, что их убьют.

Странное зрелище представляла Москва: горожане трепетали перед стрельцами, стрельцы трепетали перед горожанами, так как и между ними ходил слух, что на днях им будет месть от боярских людей, которые нападут на них, перебьют их самих, и жен их, и детей.

Начиная со второго сентября, царское семейство стало переезжать из одного села в другое. Наконец четырнадцатого числа остановилось в селе Воздвиженском. Цари приказали прибыть в Воздвиженское из Москвы всем боярам, окольничим, думным людям, стряпчим, дворянам московским и жильцам.

Семнадцатого сентября, в день именин царевны-правительницы, село Воздвиженское было переполнено знатью. Софья задала большой пир, из своих рук угощала гостей водкою, а после трапезы объявила всем присутствовавшим, что нужно потолковать о важном деле.

Думный дьяк начал подробное чтение о винах князя Хованского и сына его Андрея.