Царь Борис, прозваньем Годунов

— Известно нам, за какое добро ты долг отдаешь, — продолжил он, — донесли нам люди верные, что помог Никита Романович с сыном своим безбожным Федькою вызволить из плена и из любви к княгине готов я простить их. Вот только поможет ли это им? Мы теперь решаем все судом боярским, а я лишь один из многих. Как бояре приговорят, так и будет.

Что бояре приговорят, догадаться было не трудно, в этом Никита Романович не ошибся.

— Что ж, коли так, пусть живут, землю поганят, — с разочарованием сказал князь Симеон, — и нечего им по вотчинам своим сидеть, козни дьявольские строить, пусть служат, места мы им позже определим, чтобы не близко, но и не далеко. И чтобы в Москву — ни ногой!

Признаюсь, и я бы лучше не придумал!

* * *

Во все время нашего разговора с Симеоном еще одна мысль не давала мне покоя. Рядом с троном царским стояло пустое кресло, было оно точно таким же, как у Симеона, и стояло точно так же, чуть пониже и сбоку, но, с другой стороны, как бы в зеркале отражаясь. «И для кого это кресло предназначено? — думал я, осторожно оглядывая палату. — Вроде бы все бояре уже здесь, сидят на лавках, как положено».

Тут широко распахнулись двери, и под стук бердышей об пол в палату быстрым, решительным шагом вошел царь Иван. Возмужавший, посвежевший, о, как он был красив! Как похож на своего отца! Я залюбовался им, а быть может, просто опешил от неожиданности, как бы то ни было, я не кинулся ему навстречу.

— Прошу извинить меня, дядюшка, за опоздание, но меня только что известили, — говорил Иван на ходу. Проходя мимо меня, он всего лишь скользнул взглядом, потом подошел и сел в кресло, то самое!

— К тебе первому послал с известием о нашем дорогом госте, — воскликнул князь Симеон, — да, видно, распустились холопы, не спешат исполнять мои приказы. Ну да я им задам!

— Не надо никого наказывать, никто ни в чем не виноват, — кротко сказал царь Иван, — засиделся над книгами, сам же и просил меня не беспокоить.

Я остолбенел, не веря своим глазам и ушам. Иван — кроткий! Иван — милосердный! Иван — засидевшийся над книгами! Впору было умилиться, если бы не это мерзкое обращение: дядюшка. Ведь не ко мне оно относилось, как встарь, а к князю Симеону! Да какой он к чер… дядюшка, ой, прости Господи! Но возмущение иссякло столь же быстро, как и умиление, сердце сжала ужасная тоска от картины у меня перед глазами: пустой трон и с двух сторон, чуть пониже и сбоку — царь Иван и князь Симеон. Господи, что будет?! Что Ты нам готовишь?!

— …закончили все, — донеслись до меня слова князя Симеона, — можно было бы сразу за стол пиршественный сесть, приказ-то уж отдан, да гость наш дорогой, думаю, утомился с дороги. Вишь, как спешил, даже не переоделся, — поддел меня все же Симеон, не удержался, тут он ко мне оборотился и продолжил: — Лучшие палаты во дворце тебе отдаю, князь Юрий, полежи, отдохни с дороги, а вечером милости просим на пир наш пожаловать, там и разговор наш продолжим. Очень любопытно нам узнать о жизни заграничной, ладно ли там или так, как мы думаем.

— Спасибо, князь, за предложение любезное, но я предпочел бы в своем доме остановиться, — прервал я его излияния.

— Так ведь тут вот какое дело-то, — замялся вдруг князь Симеон, — занят твой дом-то. Иван, вишь, тоже со мной жить не пожелал, на особицу поселился, сам твой дом и выбрал. Ты уж его не кори.

— Я перееду! — воскликнул Иван. — Сегодня же! Сейчас же и прикажу!

— Не изволь беспокоиться, царь Иван свет Иванович! — поклонился я ему — Не стесню я тебя. Будет на то твоя воля, так и на лавке голой пристроюсь, чай, найдется в моем собственном доме закуток малый для странника бесприютного.

— Конечно, конечно, — смущенно выдавил Иван.

Так вновь оказался я в доме моем. Столько на меня воспоминаний нахлынуло, и горьких, и сладких, что первые минуты я лишь молча дом обходил, прикасался к стенам, к мебели и, закрыв глаза, пытался уловить запахи, с давних времен оставшиеся. Иван же стоял недвижимо и лишь глазами меня сопровождал. Между нами не было пока сказано ни одного слова.

— Не казни меня, дядюшка Гюрги! — воскликнул вдруг Иван, он, видно, так мое молчание понял. — Не молчи! Не качай головой с укоризной! Лучше отругай, как в детстве. Ругай как хочешь, все приму, но не молчи! Прости меня, дядюшка! — Тут Иван неожиданно бросился на колени мне в ноги. — За княгиню Юлию, за машкару ту поганую, за пляски сатанинские, за богослужения еретические, за все прости! Кругом я перед тобой виноват, но ты прости, как только ты прощать умеешь.