Царь Александр Грозный

Александр впервые за всё время андиенции «посмотрел» своим внутренним взором Вишневецкому в глаза. И не увидел через них лжи. Князь искренне переживал за веру.

— Много в Польше православных? — спросил он.

— Много, государь. В Киеве и воевода Острожский Константин Константинович и почти все князья православные.

— Задавят вас, — тихо сказал царь. — На теле церкви католической вы, как блохи. Вот и подавят вас, как блох. Или вычешут гребнем. Ни прав у вас, ни силы. Всё от того, что сами пытаетесь справиться, просите короля, чтобы не трогали вас. Кого просите? Сатану просите! И о том не думаете, что за людей вас не считают. Рим строит дорогу и выкорчёвывает все, ненужные ему, деревья.

От таких слов Вишневецкого наполнил ужас. Его сердце заколотилось, в лицо ударил жар, голова закружилась.

— Что молчишь? Разве не прав я? Сам видишь, к чему всё идёт. Пока у Польши с Литвой уния, они сдерживаются, а только по-настоящему едиными станут, всё на свой лад перепишут. И придётся вам, чтобы сберечь богатства и привилегии, переходить в католики.

Тут русский царь неожиданно тихо рассмеялся, и от этого смеха по телу князя пробежали «мурашки».

— В Сенате много добрых христиан. И митрополит Иона не допускает издевательства над верой, — проговорил Вишневецкий.

До него доходили слухи, что московит — волхв и предсказатель, и князю совсем не хотелось, чтобы такие предсказания сбылись.

— Что скажут ваши иерархи, когда их поведут на костёр, как еретиков? И ведь поведут! Насколько сисльна их вера? Сильнее мамоны? Не сдержать им такой верой папских иезуитов.

— Иезуиты? Кто такие? — кашлянув в кулак, спросил шляхтич.

— Проповедники папские. Зело упорные и хитрые. Подкупом и угрозами всех переманят.

— Жигмунд не допустит. Он не хочет потерять свой народ.

— Польские магнаты спят и видят ваши вотчины в своих руках. Да и недолго ему осталось…

Вишневецкий отшатнулся.

— Как недолго? — воскликнул он. — Почём знаешь, государь?

— Ведаю, — просто сказал Александр.

Он и впрямь в последнее время стал видеть, столько у человека осталось жизни. Не в виде «зелёной полоски», как в компьютерной игре, конечно, а в виде насыщенности и плотности человеческой ауры. Даже люди, находящиеся вдалеке от него, но которых он видел ранее, если он о них подумает, стали представать перед ним в своём энергетическом обличии.

Так он сначала подключил к своему контролю Петра Алтуфьева, который стал настолько полезным Александру, что Санька задумался о том, чтобы постоянно подпитывать того силой. Так между ними образовалась устойчивая энергетическая связь.

Потом таким же образом он «подключил» к своей силе Барму, Адашева и ещё несколько человек, выполнявших его поручения. Интересно в этом было то, что люди почувствовали Санькино вмешательство. А Адашев спросил прямо:

— Александр Васильевич, не ты ли мне силы даёшь?

И Санька не стал отпираться.

— Я, Алексей Фёдорович.

Адашев дурного не сказал, а лишь поклонился в пояс. Барма спокойно отнёсся к новым ощущениям. Через него Санька участвовал в создании пороховых зелий. Больше просто присутствовал, но иногда, когда Барма ложился отдыхать, брал его тело «напрокат». И Барма, конечно, всё понял, но на Саньку не обиделся.

Санька мог бы просто отключить Бармино сознание, но ему нужны были сознательные соучастники.

Вот и пришлось Александру научиться видеть и контролировать людские энергии.

Сигизмунда Августа Александр воочию не видел, но когда отправлял к нему посла Вокшерина, постоянно контролировал последнего и Жигмунда видел глазами посла. И не только видел, но и смог проникнуть ему в душу.

Кстати только за счёт того, что он видел и слышал, как Сильвестр говорит с патриархом Константинополя, ему удалось вовремя «включиться» в переговоры и убедить Дионисия назначить Максима Грека патриархом Руси.

Сильвестр оказался плохим переговорщиком и Саньке пришлось его «отключить». Слава богу, для Дионисия переключение прошло незамеченным. Он как раз произносил пространную речь о чистоте веры, а Александр, выслушав, сделал приличную паузу, похмыкивая и почёсывая бороду, якобы осмысливая сказанное патриархом, а потом произнёс свою речь о том же самом и о Польском давлении на православие.

— Вижу, — просто сказал Александр.

— Слышал я про твоё ведовство, — государь. — Но противно богу сие.

— Кто сказал? А старцы, разве не видят?

— Но ты ведь не старец! — воспротивился князь.

— Дожить бы, — вздохнул Александр и добавил. — Я помазанник божий.

— Но у тебя и ранее помазания это было, говорят.

— Правду говорят, — вздохнул Санька. — Но сейчас сильнее стало. Видать, по царской крови передаётся.

Вишневецкий поморщился, но промолчал.

— Не веришь? — спросил царь.

Князь пожал плечами.

Александр помолчал-помолчал, решил, что хуже не будет и спросил:

— Хочешь, скажу, что ты удумал? О чём сговорился со своим другом Жигмундом?

— Что? — осторожно спросил шляхтич, одновременно, на всякий случай, оглядываясь.

— Не бойся, но гляди не наделай глупостей, — сказал, легко усмехнувшись Александр. — Тебя здесь никто не тронет, если ты дёргаться не будешь. Ты ещё присягу не давал, а потому гостем считаешься.