Царь Александр Грозный

— А так! Я догоняю татарина, саблей его хрясь! Татарин падает. Второго… Падает. Третьего… А потом объезжаю после схватки, а они раненые, и живые, но словно куклы скоморошьи.

— В смысле? — Воротынский нахмурился.

— Ну… Как тряпки с размалёванными рожами. Безумные! Правда, вскоре все они отошли в мир иной, но точно говорю я тебе, что души покинули их ещё раньше.

— И что? Может съели чего? — неуверенно воспротивился чертовщине Воротынский, но по спине его пробежал холодок.

— Нее… Ты знаешь, сколько я за свою жизнь татар положил, но доселе такой погибели не видал.

— Бог с ними, Григорий Иванович! Басурмане же! — махнул рукой Воротынский. — Не о том думаем. Нам с живыми душами разобраться надо. Чтобы они не покинули эти тела. Бо царь-государь зело гневен будет.

Он ткнул большим пальцем правой руки за своё левое плечо, за которым, метрах в пяти ехал царский опричный монах по прозвищу Галактион.

— Пусть за душами они смотрят. Нам бы головы свои сберечь от гнева государева.

Галактион словно услышал Воротынского, ткнул пятками лошадь и приблизился к воеводам.

— Что обсуждаете? — спросил он.

— Пленных много. Что с ними государь делать будет? Ума не приложу, — сказал Воротынский.

— Как, что делать? — удивился монах. — В Касимов погоним. Там царская рать собирается. Восставших бояр урезонивать.

— Не уж-то пойдёт царь-государь на города русские ратью татарской? — спросил Тёмкин, обращаясь к Воротынскому.

Тот дёрнул плечами.

— Сейчас он породнился с ногаями и черкесами. С кем ему бояр резонить? Опричники с Адашевым Москву держат. Мы тут османов… Гирея нашли? — вспомнил Воротынский.

— Нашли, — сказал монах. — Уже в кремль унесли. Бальзамируют.

— Вот ещё! Тьфу! — сплюнул второй воевода. — Когда такое было?

— Дурак ты, Григорий Иванович, — тихо сказал Воротынский. — Гирей — брат османского султана Сулеймана. Да и сродственник Казанскому наместнику. Почтить надоть царь всё-таки, хоть и басурманский.

— А по мне, так, зацепить арканом ноги, да протащить по шляху до Москвы.

— Дурак ты, Григорий Иванович, — повторил Воротынский, косясь на опричного монаха. — Царь он. Нельзя так с царями. Наш государь узнает, что баешь, не сносить тебе головы.

Монах ухмыльнулся в бороду и воевода, поняв, что царь обязательно узнает, что он, воевода, желает царям, с расстройства жёстко стеганул лошадь и умчался вперёд.

* * *

Москва уже шесть месяцев находилась в осаде. Благодаря собранным царём запасам продовольствия и порохового зелья столица держалась уверенно. Всех «лишних» из города удалили. То есть удалили всех тех, кто отказался вставать на стены.

Стены же оказались очень надёжными своим фундаментом, заглубленным на три-четыре метра, что уберегало от подкопов. Обычно стены ставили на насыпь, сквозь которую и копали туннели, а тут сапёры[5] утыкались в бетонное основание, взорвать которое порохом никак не получалось.

Не очень высокие, но крепкие бетонные стены, не поддавались пушечным ядрам и изобиловали правильно «слепленными» бойницами, конически расширяющимися вовнутрь. Имели место попытки взятия стен с помощью лестниц, но все они заканчивались неудачей. Орудия башен, выступающих вперёд, были направлены вдоль стен, и стреляя картечью, сносили нападающих с осадных лестниц. Башни стояли часто и пушек было много, поэтому попытки взять стены верхом тоже быстро прекратились.

Через три месяца взять город штурмом войскам мятежников не удалось и столицу осадили, перекрыв пути подвоза продовольствия, то есть — дороги, ведущие к воротам. Замкнуть кольцо вокруг стен, периметр которых достигал едва ли не десять километров, никаким ныне существующим армиям было не под силу.

В мятежниках оказались многие, ограниченные в правах бояре: Третьяковы, Кропоткины, Сидоровы, Айгустовы, Тетерины, Квашнины, и многие, многие, многие другие.

Иван Фёдорович Адашев насчитал более трёхсот отрядов, возглавляемых боярскими фамилиями. Единого лидера не наблюдалось и это, с одной стороны, Адашева радовало, а с другой стороны заставляло задуматься, что главные силы мятежников ещё не подошли. Иван Фёдорович среди осаждающих не видел, ни Бельских, ни Шуйских, ни Глинских. Захарьины находились в Кремле и, хоть и не лично, а дворней, но участвовали в обороне города. Курбский где-то усмирял черемисов. Владимир Старицкий находился тоже в Кремле, но ссылаясь на болезнь ног, на стены не шёл и дворню на убой, как сам сказал, не посылал.

Адашев, подумал о том, и усмехнулся. Мятежники именем Старицкого стены и осаждают. Опасается родственник царя, что в случае взятия Москвы мятежники поставят ему это в укор.

На сторону мятежников перешёл и митрополит Московский со многими служителями. За это Александр Васильевич издал указ «отобрать все грамоты на жалованные епископиям и монастырям земли и имущество», коими они пользовались многие столетия. На основании царского указа патриарх Максим Грек, тоже находившийся в Москве, издал своё распоряжение о передаче церковной недвижимой и движимой собственности в царский приказ. Митрополитов и иных служителей культа вокруг стен Москвы после этого прибавилось.

* * *