Царь

Наделённый редким даром предвидения, хорошо знакомый с историей, Иоанн ощущает, что новое время пришло. Удельный князь всё ещё не расстаётся со своим удельным полком и всё ещё склонен к мятежам и крамолам против царя и великого князя, хотя уже чувствует на себе его тяжёлую руку и открыто не поднимает полка, как Дмитрий Шемяка поднимал сто лёг назад, не так и давно. Нынче не к лицу государю большого, мощного, сплочённого государства воевать со своими мятежными подданными, как воевал прадедушка Василий Васильевич, прозванный Тёмным, лишённый зрения своими удельными, как приходилось воевать дедушке и даже отцу. Крамольных, мятежных князей надлежит приводить к покорности силой, как и в прежние времена, иначе Московское царство вновь развалится на клочки и станет лёгкой добычей татар и Литвы, которые ждут не дождутся его ослабления, однако, это Иоанн уже понимает, приводить их к смирению и покорности надлежит какими-то новыми средствами, без полков, без угона скота, без всех этих неизбежных следствий войны. Так вот — какими же средствами? Никаких новых средств пока что никто не придумал, и французский король из династии Валуа насмерть сражается со своим удельным Бурбоном. Сложись в Московском царстве полностью и по всем правилам государственный аппарат с постоянной армией, с полицией, сыском, тюрьмами и государственным, а не боярским судом, с конюшим Фёдоровым было бы нетрудно поступить по закону, никто из его соратников и пикнуть бы не посмел, да вот беда, государственный аппарат ещё только складывается помышлением и усердием Иоанна, с трудом и на ощупь, путём проб и ошибок, в лучшем случае полторы тысячи человек, остальные полки тоже представляют собой ополчение служилых людей, правда, более обеспеченное, более обустроенное, более слаженное, строго подвластное единоначалию, но всё-таки ополчение, в чём ему ещё предстоит убедиться на опыте, о полиции, тюрьмах и государственном, а не боярском суде некогда и помыслить, уже двадцать лет на всех украйнах не стихает война, вот почему и сам Иоанн никаких новых средств придумать не может, поскольку просто-напросто не имеет возможности, опираясь на постоянную армию, лишить подручных князей и бояр их вооружённых дружин и удельных полков. Ему приходится действовать в духе всё тех же уходящих удельных времён, то есть идти войной на конюшего Фёдорова, затеявшего заговор против него, нацеленный на государственный переворот, но всё же ему удаётся придумать кое-что новое. Он не позволяет крамольному подданному поднять против себя все его вооружённые силы и затеять резню с безоглядным насилием, грабежами, пожарами, полоном и угоном скота, как делывалось Шемякой и прадедушкой Василием Тёмным. Он решает внезапным ударом разгромить его по частям, да и то не все его вооружённые силы, тем более в прямом, открытом бою, исход которого нередко решают не воины, но судьба. Он всего лишь намеревается снять верхушку, всякого рода мелких начальников, ключников, дворецких и сотников, без которых никакому князю или боярину полк не подняты Его повелением предварительно в полном секрете составляются поимённые списки всех тех, кто должен погибнуть от меча этого неизбежного, но непривычного, странного и, безусловно, страшного правосудия. Нынче уже невозможно установить, из каких соображений кто-то попадает, а кто-то не попадает в эти доморощенные проскрипции. Можно только с некоторой долей вероятности предположить, что все эти зимние и весенние месяцы в недрах особного двора ведётся тайное следствие, одних опрашивают, других допрашивают, третьих пытают, добывают разрозненные, более или менее достоверные сведения о тех, кого именно конюший Фёдоров вовлёк в заговор с целью свержения законного царя и великого князя, кого поставил в известность, кого из своих людей держал наготове, кто из них должен был взять под стражу царя и великого князя и конвоировать его в польский плен, ведь и конюший Фёдоров далеко уже не безрассудный витязь удельных времён, который поднимал свой полк на авось и ввязывался в кровавую сечу, твёрдо уверенный в том, что исход её в воле Бога, конюший Фёдоров тоже одной ногой стоит в новом времени и перед тем, как решиться на свержение законного государя, тоже обдумывает каждый свой шаг. Не все заподозренные участники мятежа оказываются в удобных для внезапного налёта местах. Князь Владимир Курлятев и князь Фёдор Сисеев командуют полками на литовской украйне, где любое столкновение с ними опричных дружин может накликать нападение с той стороны. По этой причине Владимира Курлятева и Фёдора Сисеева с Григорием Сидоровым в придачу направляют на верхний Дон ставить против крымских татар новую крепость Донков на линии заокских крепостей Алатырь — Новосиль. Затем обдуманный план неожиданно приводится в действие. В Коломне, головной вотчине конюшего Фёдорова, появляется Фёдор Басманов и на месте уничтожает всех тех, кто попал в страшный список, а с ними и тех, кто, обязанный службой, приходит «на пособь» своему воеводе. В Губин Угол с отрядом конных опричников скачет Малюта Скуратов-Бельский. Сам Иоанн со своими отборными сотнями идёт походом на Бежецкий верх, где расположены самые обширные, самые богатые вотчины конюшего Фёдорова, заранее с подленькой целью переписанные в собственность монастыря, может быть, именно потому лично идёт в эти края, чтобы избежать ненужного столкновения с иноками, тоже нередко вооружёнными, и предотвратить грабежи, поскольку где же и поживиться, как не в монастырской казне. Вместо привычной сечи удельных времён с выбором ровного места, боевыми порядками, знамёнами, речами и яростными атаками предприятие нового времени по усмирению вышедшего из повиновения подданного превращается в мелкие стычки, предвестие уверенного в себе государства, которое без особых хлопот производит арест уже безоружных людей. Опричники, превосходящие обречённых на смерть и числом и уменьем, убивают на месте каждого, на кого указано предварительным следствием, а заодно и всех тех, кто поднял оружие, боярские хоромы и житницы грабятся, как в заправской войне, к одежде убитых непременно пришпиливается записка, которая извещает родных и соседей, кто именно и за какую вину понёс наказание согласно царскому повелению, и опричники уходят так же стремительно, как и пришли, оставляя живым последние заботы о мёртвых, причём выясняется, что безжалостная коса смерти и разорения не коснулась ни одного землепашца, зверолова и рыбаря, поскольку грозный царь Иоанн со своим народом, давшим ему право казни «волков», не воюет и не станет никогда воевать. Выясняется и ещё одно поразительное, для того грубого, далёкого от правил гуманности времени необычное обстоятельство: в те самые дни, когда французы, сцепившиеся в гражданской резне, во имя избранной ими идеи о Боге и церкви без суда и следствия убивают первого встреченного из своих соотечественников, если у того иная идея о Боге и церкви, Иоанн воспрещает предавать смерти кого-либо из тех, кто не заподозрен в измене, и послушные его царской воле опричные воеводы, возвратившись в Александрову слободу, подают царю и великому князю полные списки преданных смерти его повелением, с обозначением имени и фамилии, лишь изредка присовокупляя «как на духу», точно он может проверить и действительно проверяет правдивость их донесений: «отделано 17 человек, да оу 14 человек по роуки отсечено», «отделано 13 человек, да оу семи человек по роуки отсечено», по всей вероятности, обозначая в таких выражениях тех, кто не попал в списки изменников, но поднял оружие, придя «на пособь» своим хозяевам или друзьям. К шестому июля 1568 года в этих скорбных списках убиенных или получивших увечья оказывается 369 человек, исключительно военные, служилые, конные и оружные люди, способные себя защитить и часто защищающие себя в беспорядочном, скоротечном, неравном бою, так что кое-кто из них погибает с жёнами и детьми, да несколько дьяков и управителей разного ранга, либо тоже замешанных в крамольное дело, либо случайно подвернувшихся под горячую руку обезумевших от пролитой крови убийц.