Царь

Пятого января в Великий Новгород прибывает служилый человек Черемисинов, его давний и верный помощник. Его распоряжением бедные монастырские старцы наконец снимаются с правежа, в Москву уходят обозы с монастырским добром, недополученные казной, утаённые при помощи махинаций монастырские деньги, «иные считаные, а иные несчитаные», которые, то есть «несчитаные», вполне могли присвоить его люди Безопишев и Поливанов, однако же не присвоили, а вместо денег и ценностей «запасы на всех монастырех, которые не заплатили», всего около тринадцати тысяч рублей, при ежегодном доходе царской казны приблизительно в полтора миллиона.

Двадцать восьмого февраля в Великом Новгороде появляются опричные дьяки Мишурин и Милюков-Старой. Словом царя и великого князя дьяки отписывают в особный двор всю Торговую, восточную, сторону бывшей торговой республики, а также пятины Бежецкую и Олонецкую, после чего воевода князь Пронской покидает западную, Софийскую, сторону и переносит своё ведомство на Торговую, перейдя, стало быть, с земской на опричную службу. Под наблюдением воеводы и дьяков происходит перебор служилых людей, причём лишь немногие из бывших новгородских конных ратников переселяются в Себеж, в Усвят и в другие укрепления западной земской украйны, где им повёрстываются поместья для несения службы, в основном это родственники уже казнённых заговорщиков из окружения Пимена, среди них трое Пыжовых-Отяевых из рода Мостовых, Мусоргский из рода Монастырева, двое Сысоевых, Аникеев, двое Баскаковых, Паюсов, Лаптев, Опалев, шестеро Харламовых, трое Моклоковых, Корсаков, Нечаев, Путятин, ещё несколько человек из Бежецкой пятины, остальные, приблизительно четыреста пятьдесят служилых людей, принимаются на опричную службу. Напротив, в Обонежской пятине исстари имеется мало поместий, здесь развёрстаны большей частью чёрные и государевы дворцовые оброчные земли, они и прежде не верстались и нынче не верстаются под поместья. Таким образом, все новгородские служилые люди разделяются на опричных и земских, и одной этой разумной, рассчитанной мерой исключаются новые заговоры.

На Торговой стороне, прямо напротив земского кремля, начинают возводить новый укреплённый царский дворец, подобный тому, какой поставлен в Москве на Воздвиженке. Тринадцатого марта от берега Волхова очищают земский Денежный двор, тридцать два нетяглых двора служилых людей и попов, сто девяносто тяглых дворов молодших и середних посадских людей. Обветшалые дома просто ломают, пригодные для жилья переносят на Софийскую сторону и следом за ними переправляют переселенцев, около тысячи человек.

Иоанн явно рассчитывает, что Ревель-Колывань не нынче, так завтра падёт и Великий Новгород вновь превратится в цветущий торговый центр, однако отныне как важное звено в торговой системе, созданной им в особном дворе. Зря, конечно, рассчитывает. Пока служилые люди, распущенные до безобразия неспособным к власти, зато чрезмерно властолюбивым королём Магнусом, пробавляются грабежом, невидимая чума ядовитой змеёй переползает из осаждённого города в беспечный стан осаждающих и принимается пожирать без разбора и наёмных немцев, и ливонских, и земских, и опричных служилых людей, а приблудному королю всё нипочём. Неунывающий авантюрист засылает в осаждённый город своего духовного отца Шраффера, такого же красноречивого пустомелю, как и он сам, и Шраффер с холодным пафосом лютеранина пускается доказывать истомлённым осадой горожанам и магистрату, что московский царь и великий князь есть государь истинно христианский, потрясающее признание со стороны лютеранского пастора, что лютеранскую веру государь всей Русии весьма предпочитает своему родимому православию, что сам лично не нынче, так завтра перейдёт в лютеранство и что по этой причине бывший немецкий Ревель, старинная русская Колывань, вполне напрасно оказывает сопротивление столь замечательному правителю.