Царь

С большими потерями в людях московская помощь всё-таки подступает к Ревелю-Колывани, где в воинском стане без видимого успеха заправляют бывшие ливонские немцы Крузе и Таубе, а приблудный Магнус сочиняет одну прелестную грамоту за другой, более налегая на сомнительную силу своего праздного красноречия, оставляя без употребления более впечатляющую силу оружия. Московские воеводы занимают высоты перед крепостными воротами, ведут земляные работы, во время которых, по-прежнему от голода и непосильных трудов, погибают почти все в пути уцелевшие посошные люди, ставят деревянные башни, таким образом, изготавливаются по всем правилам тогдашней военной науки, выработанной и преподанной им Иоанном под Казанью и Полоцком и размечтавшись, что деревянные и земляные сооружения заменят им осадные пушки и одним своим видом произведут на осаждённых победоносное действие, передают магистрату воззвание, верно, заразившись праздным красноречием приблудного Магнуса. Воззвание, понятное дело, предлагает, пока не поздно, город сдать на милость не сделавшего ни единого выстрела победителя, а в обмен на добровольную сдачу даётся обещание открыть ревельским купцам все пути Московского царства для свободного торга. В Ревеле-Колывани уже начинается мор, занесённый больными крысами с кораблей, доставивших из Швеции продовольствие и боевые припасы. Однако, не имея привычки считаться с бедственным положением горожан, магистрат отвечает отказом. Воеводы вынуждаются приступить к бомбардировке. В крепость летят калёные ядра. Защитники крепости успешно тушат пожары и делают вылазки. Самим стенам, башням, воротам маломощные лёгкие пушки неспособны причинить никакого вреда. Захарьин-Яковлев и Умной-Колычев, опять-таки в полном согласии между собой, приговаривают остановить бомбометание за очевидной его бесполезностью. Земские и опричные служилые люди, тоже в полном согласии, бросаются под метёлку грабить окрестности. Приблудный Магнус наконец пробуждается от беспечного созерцания картины осады. Он же ливонский король, припоминает он вдруг, московиты грабят его законные земли и тем восстанавливают против него его будущих подданных. Больше того, московские воеводы не обращают никакого внимания на него самого, тогда как царским приказом обязаны подчиняться ему, его величеству королю. Что ж, он пытается их урезонить. Труд, понятное дело, напрасный: московские воеводы и родному царю и великому князю подчиняются не всегда, а если подчиняются, то без особого рвения, а тут какой-то ливонский, по всем статьям приблудный, только что не самозваный король, пошёл он в разные стороны. Тогда приблудный Магнус прибегает к крайнему средству отстоять своё высокое положение: обо всех непотребствах Умного-Колычева и Захарьина-Яковлева он доносит в Москву. Иоанн возмущён. Он не только повелевает зарвавшихся воевод отозвать, как земского, так и опричного, тоже не видя большой разницы между ними. Воевод берут под стражу его люди и в железах доставляют в Москву. Правда, пока что тем гроза и кончается, поскольку у него не останется ни одного воеводы, если каждого казнить за разбой и грабёж. И Захарьин-Яковлев, и Умной-Колычев остаются без наказания, верно, в ожидании новой, более веской вины. Им на смену царь и великий князь отправляет Юрия Токмакова, на этот раз с тяжёлыми осадными пушками из арсеналов Москвы.

Между тем положение ухудшается день ото дня. В Великом Новгороде и Пскове с новой силой свирепствует мор, так называемое смертоносное «знамя». По этой причине тяжёлые осадные пушки не удаётся подтащить достаточно близко к осаждённому городу, поскольку служилые люди, как земские, так и опричные, почитают ниже своего достоинства заниматься столь тяжким, главное, позорным для дворянина чёрным трудом. Полтора месяца осадные пушки лупят по стенам и башням, щедро расходуя порох и ядра, однако за дальностью расстояния не причиняют неприятелю ощутимого вреда, что не мешает доблестным дворянам грабить недограбленные окрестности, как при Захарьине-Яковлеве и Умном-Колычеве, в результате в конце февраля из отряда Юрия Токмакова в родные пределы уходит около двух тысяч крепких крестьянских саней, груженных доверху лёгкой, не всегда бескровной добычей.