Ц 7 (СИ)

Рита похолодела — белая «Шкода» газанула, прокатываясь скорее, но и грузовик не собирался тормозить! Бампер, словно носорожий рог, с грохотом ударил в бок легковушки, протащил ее до самого обрыва, и сбросил вниз.

Девушка вскрикнула, а «Татра» спокойно развернулась.

— Ой, ужас какой! — запричитала Лидия Васильевна.

— Да он как будто специально врезался! — вознегодовал Петр Семенович.

— Да не как будто, а специально, — пожал плечами Иржи, притормаживая и съезжая на обочину, где курился дымком из выхлопной трубы старенький фургончик. — Выходим, пан директор! — сказал он обычным голосом. — Пересадка!

— Да что за ерунда! — вспылил Мишин папа.

— Выходим, — лязгнул Корда, неторопливо вынимая пистолет.

Петр Семенович шарахнулся к дверце от направленного дула, и нашарил ручку. Дверь отворилась, напуская в салон морозного воздуха, пахнущего снегом. За ветровым стеклом было видно, как из фургона «Фольксваген» неторопливо появляются трое, одетые, как охотники. Тот, что выбрался первым, широко расставил ноги, картинно поигрывая ружьем.

— Что происходит? — нервно, тонким голоском вскрикнула Лидия Васильевна.

— Преступление, — выцедила Рита, не сводя глаз с Иржи.

— Слэчно[2] верно молвит, — спокойно вытолкнул чех, и повел пистолетом: — Садитесь в фургон. Только без фокусов. Красная кровь на белом снегу — то так мэрзко… — и рявкнул: — Поспэштэ йдэме!

Гарины поплелись к «Фольксвагену». Перемена в их жизни была столь внезапна и невероятна, что сознание не справлялось, признавая действительность вымыслом.

Глава семейства шагал, хмур и зол, Лидия Васильевна прикрывала рот ладонью, чтобы не видно было, как дрожат губы, а побледневшая Настя сжимала кулачки.

Громко щелкнул затвор винтовки, и Риту передернуло.

«Это всё взаправду!» — поразилась она простенькой истине.

— Шнелле, шнелле! — прикрикнул «охотник», распахивая заднюю дверцу фургона, и загнал пленников в будку, жавшую со всех сторон.

«Миша, Мишечка!» — отчаянно воззвала девушка, но психодинамический сигнал рассеялся в двух шагах…

[1] Возидло (чешск.) — автомобиль.

[2] Обращение к девушке.

Глава 17

Глава 17.

Суббота, 28 января. Утро

Москва, улица Малая Бронная

Углядев издали милицейскую машину, я замедлил поступь. Прогулялся мимо дома Игоря Максимовича по другой стороне улицы, дисциплинированно дошагал до перехода… А тут и люди в стальной форме покинули подъезд. Желтая «Волга» с синей полосой зафырчала, да и отъехала.

«Ну, и отлично», — мелькнуло в голове.

В парадное я даже не заглядывал. Дверь в квартиру опечатана — что мне, на бумажную полоску с печатью любоваться? Да и к чему светиться зря?

В общем-то, я редко встречал соседей Котова. Над ним жила вдова какого-то генерала, дама надменная и нелюдимая. Зато создавалось полное впечатление, что по квартире она ходила на цыпочках — ни стука, ни скрипа. Благодать.

Свернув под арку, отделанной рустовым камнем, я вышел во дворик и направился к неприметной двери черного хода. Надо полагать, до революции ею пользовались кухарки да молочницы, шмыгая в людскую. С тех пор половину дверей заложили кирпичом, но мой наставник и генеральша не поддались общему поветрию.

Прислушавшись к гулкому беззвучию, я вошел в осиротевшую квартиру. Клацнул замок, и воздух снова застыл над жилплощадью.

«Как одинока тишина…» — пришло мне на ум.

В коридоре витал смолистый аромат дров, расходившийся из чулана, а из кухни слабо, на грани восприятия, попахивало кофе.

«Будто по-прежнему всё…»

Я заглянул в «трапезную», и коротко вздохнул — на столе стояла белая кружка Игоря Максимовича. Он ее так и не помыл.

Зашипела вода, звонко брызгая в дефицитную мойку из нержавейки, мутнея под моими пальцами. Я оттер кофейные потёки, словно совершая некий тайный ритуал, и сунул кружку в позванивавшую решетчатую посудницу, к фаянсовым товаркам, звякнувшими глазурованными боками.

— Что ж вы так, товарищ наставник?.. — тускло выговорил я.

Просто зло берет… Ну, хоть бы предупредил, что ли! Только не потом, когда всё поздно, а заранее, чтоб спина к спине у мачты! Вдвоем!

«А-а! Только и остается губы кривить…»

Может, Котов просто взял, да и покорился судьбе? Он же верил в предопределенность! Или не решился противоречить «божьему замыслу»?

Ни один смертный не волен переиграть «всесильный рок» — не ведают люди, что им суждено. Но мы-то с наставником ведали! И вполне могли бы «спрямить» свои мировые линии. Вот только Котов не посмел, а я — иной.