Трущобы Петербурга

И прежде его жена уходила иной раз на целый день, и ничего подобного не было. Сердце Ивана как-то защемило, и он вскочил с кровати, быстро надел валяные сапоги, полушубок и, схватив шапку, чуть не бегом бросился к воротам.

— Жена проходила тут? — спросил он стоявшего тут Фому.

— Вот сию минуту наняла извозчика и поехала. Вон она!..

И он указал на виднеющуюся уже вдали ехавшую темную фигуру.

— Эх, досада, — махнул рукою Иван. — Я хотел ей сказать, чтобы она еще купила… Ну наплевать!..

И он медленно отправился обратно.

Не доходя своей квартиры, он встретился с Кравцовой, которая несла с собою большой, туго набитый саквояж.

— Здравствуйте, Дементьич! — приветливо кивнула она головой. — Жена ваша дома?

— Сейчас отправилась в Гостиный двор за покупками.

— Ах, какая досада! Когда она вернется, скажите ей, чтобы она зашла ко мне вечером.

— Хорошо-с.

Кравцова вышла из ворот на улицу и, наняв извозчика, тоже помчалась в Гостиный двор.

Иван пошел к себе, разделся, лег и проспал до самого вечера.

Проснувшись, он увидел сидевшего у стола Федора.

— А где жена? — спросил он.

— Не знаю, не видал. А пришедши я давно… — ответил Федор.

— А который теперь час?

— Шесть, седьмой.

Иван вскочил с постели:

— Да что же это такое, седьмой час, а ее еще нет! Что же это такое?!

— Это не к добру, — сказал Федор.

— Как это не к добру?

— А так… Давеча без тебя, когда она обед варила и очень сильно плакала, — начал Федор, — так убивалась, бедная, что у меня самого сердце упало и слеза прошибла. Я, говорит, сколько годов с мужем законным прожила и греха на уме не держала супротив его и держать не намерена, а теперь срамоту такую возвели, а если Иван, говорит, пойдет к Матвею, то я руки на себя наложу.

— Так и сказала?

— Понятно, я испугался, и говорю ей: что ты, Господь с тобою, грех тебе говорить так, а она свое ладит и говорит Лимияду какую-то поминаючи, что будто Матвей так повернул ловко дело, что, как ни кинь, все она будет виновата.

— Это самое она и мне говорила, — произнес Иван, мрачно смотря на дверь.

— Оно так и вышло, значит, — продолжал Федор. — А как ты за обедом порешил видеться с этим Матвеем… Злодей он тебе, а не брат родной! — раздражительно произнес он. — Как порешил, так она, никто и того не заметил, окромя меня, побелела вся, что твое полотенце, и чуть было тарелку не уронила, которую держала в руках. А сама улыбается и таково весело так отвечает. Ну, думаю, теперь дело табак!

— Да, значит, не задарма она, уходивши, меня благословила, — тихо произнес Иван, и вдруг, в приливе страшного бешенства, он вскочил из-за стола и с такой силой ударил по нему, что одна доска разлетелась надвое и вся посуда, подпрыгнув кверху, очутилась на полу.

— Вот как я завтра благословлю всю эту шайку! — крикнул он дико, сверкнув глазами.

Федор съежился, прижался спиной к стене и со страхом смотрел на Ивана. Но это был только момент, старик вдруг ободрился, встал с места и твердыми шагами подошел к Дементьеву.

— Не дело ты хочешь делать, — произнес он почти властно. — Это только будет тебе во вред и на радость твоим врагам.

Он взял ковш, наполнил его водою и поднес Ивану, который весь трясся от страшной злобы.

— Ha-ко, попей немного да успокойся! А потом поговорим.

Иван выпил залпом ковш холодной воды и, немного успокоившись, сел на стул.

— Вот этак, — произнес старик, вешая ковш на прежнее место. — При таких делах горячка не у места, а нужен только разум, такой же холодный, как эта вода.

Он взял стул, подвинул его и сел рядом с Иваном.

— Мы часто думаем так, а выходит иначе, и потому мы часто ошибаемся. Вот хотя бы насчет Марьюшки: думаем мы с тобою, что она и впрямь руки на себя наложила, а она, может быть, сидит где-нибудь да время пережидает, пока гроза эта не пройдет и невинность ее наверх всплывет. Деньги у ней есть?

— Как же! Я сам ей дал красненькую.

— А знакомые у вас в городе есть?

— Есть, две кумы, у которых она ребят крестила, потом Емельян Жеребцов. Ты знаешь его?

— Знаю, его жена приходится Марьюшке двоюродной сестрой.

— Верно. У них на Васильевском острове своя фруктовая торговля.

— Твоя бывает у них?

— Почти каждый праздник.

— Ну, значит, оно и выходит так, как и говорил сейчас. Она знала хорошо, что и как придумано Матвеем.

— Об этом ей сказала жилица из номера тридцать шестого.

— Ну, значит, оно так и выходит, она у кого-нибудь из знакомых пережидает время. Так попроситься у тебя, ты не пустишь ее, придется, значит, хитрить. А ты за это не серчай.

— Была бы только она жива, а там что серчать, и без моих сердцев измучили ее, бедную… Чай, я не зверь и сам хорошо понимаю.

— Вот и ладно! — похлопал Ивана по плечу старик. — Это лучше, чем столы ломать. Ну а к Матвею пойдешь завтра?

— Непременно.

— Иди, иди, но только не один. В таких делах без свидетелев быть никак невозможно, а то наплетут на тебя того, чего и во сне не грезилось.

— А где же возьму свидетелей?

— Ну, первым буду я, благо родственником вам обоим прихожусь и из деревни приехал, значит, надо и поклоны передать.