Заняв кафедру древней церковной истории, В. В. Болотов явился, можно сказать, идеальным представителем своей науки и как преподаватель ее, и как ученый исследователь в ее области, объединяя в себе в полной мере те качества, какие только могут быть желательны в церковном историке.[388] С основательным и глубоким богословским образованием, необходимым для историка Церкви, он соединял самые широкие и разносторонние филологические познания, постоянно им расширяемые и открывавшие ему непосредственный доступ ко всем без исключения первоисточникам его науки. По его словам в упомянутом выше письме к А. П. Флоренскому,[389] он сразу же по назначении на кафедру «признал обязательными для себя языки первоисточников древней церковной истории: греческий, латинский, сирийский, арабский, коптский, эфиопский, армянский». Но при этом его лингвистические знания далеко не ограничивались этими лишь языками. Изучение языков стояло у него вообще на почве сравнительного языкознания, и он имел к этой области непосредственный интерес, сам характеризуя себя именно как «лингвиста». Эфиопский язык он знал в двух видах: не только древний, богослужебный (гыыз), но и новый, разговорный (амхарский). Со знанием коптского языка он соединял знакомство и с языком древнеегипетским и иероглифами. Знаком был также с ассиро–вавилонской клинописью. Занимался он и персидским языком в его различных видах (древняя клинопись, зенд и ново–пер–сидский). Как для лингвиста, представлял для него интерес и санскрит. На греческом языке он временами обращался с письмами к И. Е. Троицкому. Из новых языков, кроме общеизвестных — немецкого, французского, английского и итальянского, он, по собственному его показанию, читал еще на языках: голландском, датско–норвежском и португальском (последний нужен был ему при занятиях историей Эфиопии). На немецком языке он писал иногда довольно обширные письма за границу. Знаком он был более или менее и с разными другими языками (готским, кельтским, финским, турецким, мадьярским). К столь широким лингвистическим знаниям присоединялась в нем замечательная склонность и способность к занятиям математикой. Благодаря этому он выступает несравненным специалистом в трудной области хронологических изысканий. Но и к данным географии, как вспомогательной для истории науки, он хочет также применять математические приемы. Метрология также постоянно привлекала его внимание. При своем математическом складе ума и близком знакомстве со способами математического исчисления, В. В. Болотов и для истории хотел бы поставить идеалом ту точность результатов, какая имеет место в науках, где в широких размерах применяются эти приемы, и так как это недостижимо для истории, то он склонялся к тому взгляду, что история есть лишь искусство, а не наука в собственном смысле. Сам он и обладал на деле даром живого, в известном смысле творчески–художественного воспроизведения прошлой действительности в высшей степени; художественным является у него иногда и сам внешний способ изложения по неподражаемой выразительности и меткости его языка.