Труды и дни

На пианино в гостиной можно было пальчиками поиграть, но «не блямкать», за этим особенно следила няня. Можно было посидеть на большом диване, стоявшем на палисандровых львиных лапах, или на маленьком диванчике, что был уже на бронзовых лапах. Или забраться на большое мягкое кресло в полосатом чехле, или же на жёсткое дубовое с гнутой спинкой за необъятным письменным столом рядом со шкафом, где стояли энциклопедии братьев Гранат, Брокгауза и Эфрона и ещё какие-то справочники. В гостиной был рабочий кабинет дедушки Васи, он часто шутливо сетовал, что вынужден работать «в общем зале». Ещё были небольшой ковёр на полу с причудливыми узорами, картины и фотографии по стенам. Адмирал Энгельберг немного пугал Федю, казалось, что он следит за ним взглядом по комнате. А вот Лев Николаевич казался добрым. Красивый пейзаж Левитана с небольшой церковкой в весеннем лесу и необъятной небесной далью ему очень нравился, как и весёлые мальчики у пруда художника Серова. Много там было хорошего.

В столовой же стояли огромный буфет резного дуба и раздвижной стол, под которым можно было прятаться, над столом – бронзовая люстра с золочёными грифонами и цепями. Висели там картины странные, состоящие из пятен, говорили, что это Коровин и Фальк, но что в них хорошего, Федя не понимал. То ли дело мужчина на лошади перед дворцом, а после он же в самом дворце в комнате, убранной к Пасхе. Это был художник Жуковский. «Вот это художник так художник, а не какой-то там Коровин», – решил про себя Федя.

Ещё столовой в тяжелейшей золочёной раме на стене был натюрморт – перцы, помидоры и прочая снедь, рядом – виды Санкт-Петербурга зимой, гравюра со шпилем адмиралтейства и разная масляная и фотографическая мелочь. Стулья с гнутыми спинками, патефон и радио на столике у окна. И ещё камин, который не разжигали никогда, да и не работал он, наверное. Дверь вела на балкон, выходящий прямо на улицу, летом там можно было курить, зимой же разрешалось курить в столовой и гостиной, но только при гостях.

Мамина спальня пахла духами, тут все было белым, голубым и розовым, любимые Сонины цвета. Бабушка Аня не одобряла вкусы дочери, «какие-то курортные», «как из Ялты». Особенно бабушку сердило, когда Соня зимой надевала розовое платье, белые туфли и зелёный поясок: «Вкусы как у молочницы или белошвейки». Соня смеялась и говорила, что подругам в библиотеке всё, что она надевает, всегда очень нравится. «Неудивительно», – говорила в ответ бабушка. Такие разговоры случались часто, но к ссорам не приводили. В различных мелких хрустальных и фарфоровых мисочках и коробочках на трюмо у Сони были забавные шпильки-заколки, лежали розовая помада и коробочки с пудрой, в которых были смешные пуховочки. Даже шторы на окнах в комнате Сони были светлыми в полоску. Комната была радостная и самая спокойная, ничей взгляд с портрета не следил за Федей, не летели над головой золотые грифоны, не шумел осенний лес с мрачноватой картины, где в деревьях, казалось, пряталось чье-то таинственно лицо. В палехской шкатулке лежали любимые украшения мамы, в основном из камня аметиста. «Против пьянства», – говорила она. Конечно же, имелось в виду пьянство русского народа, с которым Соня боролась по завету графа Толстого.

Мрачный осенний лес на картине был в спальне у бабушки Ани и дедушки Адама, тут было вообще некое «туманное место»: тёмные шторы, стены, обитые блекло-синим штофом, много разных подушечек, салфеточек и бесчисленные фотографии на стене. Бабушка Аня и сама носила тёмные платья, любимыми её цветами был синий, тёмно-вишнёвый и бордовый, по настроению. На стене висела пара фарфоровых тарелок, на самой большой из которых античная дева стояла у источника с кувшином в руке. Бабушка иногда курила в спальне, открыв форточку зимой или даже распахнув окно летом, благо, что оно выходило не на улицу, а во двор. Правда, в строениях во дворе жила самая разная публика, оттуда порой слышались громкие голоса, доносились запахи борща или жареной картошки, а зимой – угольный дым из котельной и звуки лопаты, царапающей потрескавшийся асфальт. Иногда слышались крики разносчиков и мастеровых: «Кому хлеба, свежий хлеб», «Молоко, молоко, простокваша, сметана, яйца». Или: «Точить ножи-ножницы», «Стекло, стекло, окна, двери, форточки», «Чиню замки, починяю примуса, лужу кастрюли, ведра», «Старьё берём, старьё берём», «Травим крыс, мышей, гоняем тараканов, клопов, мурашей». И самое удивительное: «Котам яйца резать». Няня и бабушка почему-то не хотели объяснить Феде, что это значит. Дедушка Адам и бабушка Аня спали рядом на одной большой кровати, рядом с которой стояла старинная позолоченная бронзовая лампа, коряво переделанная под электричество каким-то народным умельцем.

У мамы и бабушки Ани комнаты были длинные и узкие, а вот у дедушки Васи и бабушки Тани – квадратная угловая, с окнами на две стороны и двумя кроватями. Здесь всё было какое-то скромное, ничего лишнего, правда, висели довольно много фотографий и одна большая картина – взятие крепости Анапа: море, корабли, пушки, чайки и прибой.