Тропы «Уральского следопыта»

— А чему вы обучены? Горел второй двигатель или нет, вас спрашиваю? Ну, третий — проворонили, бывает: горит красный — флюгируй. А второй-то можно было и посмотреть? Были виброперегрузки или он так сгорел — как тещина керосинка?

— Не кипятись, Семен Андреевич, — вмешался Витковский. — Ребята ни при чем. В тренажере ты и сам точно так действовал: трах-бах — и готово.

— Так то в тренажере! Я в тренажере, может, и не то делал, чтобы пятерку заработать! Тренажер — это цирк, а тут… — ткнул он большим пальцем назад на дверь в салон, — девяносто душ за спиной.

— Командир! — крикнул Невьянцев. — Опять Москва!

Селезнев быстро переключился на абонентском щитке и ответил:

— 75410 слушает.

Выслушал вопрос и выругался:

— Дождались, ангелы, молебна. Я вас еще раз спрашиваю, — повернулся он к механику и второму пилоту. — Что показывали указатели виброперегрузок? Не я, черт побери, уже спрашиваю, а министр! Будете отвечать или нет?

Никита с Димой одновременно перевели взгляды на потолок: стрелки индикаторов виброперегрузок выключенных двигателей были на нулях.

23 часа 26 мин.

Москва. Центральная диспетчерская Аэрофлота

Теперь у него на связи «висело» пять человек, не считая министра: «восточный» сектор, который искал посадочную полосу, свердловский диспетчер, радиоцентр, летчик-испытатель… Потерялся, то есть отключился, главный конструктор. Да еще «висит» Толмачево… И вообще, чтобы не запутаться и не пропустить важную информацию, Владимир Павлович селектор перевел на громкую связь — включил динамик.

— Алло! — услышал он в динамике голос.

— ЦДС, первый! — немедленно нажал кнопку микрофона Владимир Павлович и догадался, что это нашелся наконец главный конструктор по двигателям.

Г л а в н ы й: Извините меня, пожалуйста, я все же нарушил ваш приказ — отключился, надо было посоветоваться с генеральным.

П а в л о в: Да, я слушаю.

Г л а в н ы й: Видите ли, картина, нарисованная командиром корабля, как бы это выразиться поточнее… Нетипичная, одним словом… Так вот, тот факт, что летчики не заметили показаний индикаторов виброперегрузок, которые у них, можно сказать, перед глазами…

П а в л о в: Где?

Г л а в н ы й: Там же, где и тумблера противопожарной системы, мы их специально разместили рядом… Видите ли, статистика нам говорит, что двигатели, как правило, горят из-за подшипников. Турбины высокооборотные, напряженные. Короче, самое слабое место в них — подшипники. Они разрушаются, трение увеличивается, загорается масло… Но вот что характерно: перед каждым таким загоранием турбину обязательно лихорадит, трясет. Собственно, для этой цели, чтобы предупредить летчиков о разрушении турбины, мы и устанавливаем в кабине индикаторы виброперегрузок. Конечно, пилоты могли и не обратить внимания…

П а в л о в: Секунду!

Ищет взглядом клавиш канала связи с летчиком-испытателем.

П а в л о в: К вам несколько вопросов главного конструктора по двигателям. — Снова переключается на канал связи с главным конструктором. — Я вас сейчас сблокирую с шеф-пилотом. Говорите!

Г л а в н ы й: Арсений Михайлович, вы по опыту не помните, во время всяких ненормальностей в полете не теряли из поля зрения индикаторы виброперегрузок?

Л е т ч и к: «Трясуны»? Да как сказать… Вообще, если что с двигателями неладно — прежде всего взгляд на «трясуны».

Г л а в н ы й: А если пожар?

Л е т ч и к: Конечно, прежде всего взгляд на температуру масла… Да нет, пожалуй, прежде — на «трясуны».

Г л а в н ы й: Мы тут совещались по поводу аварийного самолета… Был ли вообще пожар, Арсений Михайлович?

Л е т ч и к: А что показывали «трясуны»?

Г л а в н ы й: В том-то и дело, что, видимо, ничего. Пилоты не помнят. А вот, скажите, Арсений Михайлович, если бы в вашем поле зрения были резкие отклонения стрелок каких-нибудь приборов, вы бы обратили внимание?

Л е т ч и к: Разумеется! Всегда фиксируешь только ненормальности.

Г л а в н ы й: Понимаете, в физике есть такое явление — «точка росы». Ну вот я, например, в очках, и когда зимой захожу с улицы в теплое помещение. Понимаете? Какая погода…

П а в л о в: Вам нужны метеоусловия по трассе?

Г л а в н ы й: Да, но и порты посадки и отправления!

П а в л о в: Ясно. Секунду!

Ищет взглядом на пульте селектора клавиш «Восточный сектор», нажимает.

— Александр Иванович!

С помощью главного конструктора и шеф-пилота Павлов пытался понять, что же случилось на самолете.

Г л а в н ы й: Вам не приходилось, Арсений Михайлович, во время испытательных полетов обращать внимание на негерметичные отсеки? Вот вы сели, только что были на высоте восемь тысяч метров, за бортом — минус сорок, а сели — температура в плюсе. Тепло…

Л е т ч и к: Сколько угодно! Вся машина мокрая от пота!

Г л а в н ы й: От росы, вы хотите сказать… Но это снаружи. А меня интересуют отсеки с агрегатами. Летчик: Какие?

Г л а в н ы й: Где коммутационные коробки электросхемы.

Л е т ч и к: Ясно!

Г л а в н ы й: Там вы не замечали конденсата сразу после приземления?

Л е т ч и к: Не могу положиться на память… Мы ведь испытывали Ил-18 лет пятнадцать назад, верно?