Тропы Алтая

На тумбочке лежали тонко и аккуратно зачиненные карандаши, несколько газет и книг, старинные часы с серебряной цепью, еще фотографии. На фотографии — два комбайна: один современный и другой музейный, прошлого века, который лошади толкали впереди себя. Рядом с этими машинами было несколько человек: Головин, его сотрудники и Рязанцев. На заднем плане — река, часть похожего на ангар здания машинного музея и светлая полоска дороги.

Кто-то из сотрудников конструкторского бюро только недавно отпечатал летние снимки и переслал в больницу. Рязанцев притронулся к фотографии: именно она нужна была умирающему. Длинным пожелтевшим пальцем не сразу он указал на фигуру Рязанцева в белом костюме и в белой же шляпе.

— Да! — кивнул Рязанцев. — Да, да!

Желтые пальцы дрожали, удерживая фотографию за правый верхний угол, потом выронили ее. Она упала на белую простыню оборотной стороной кверху.

Головин долго лежал неподвижный, а затем показал, как он двигает рукой — немного вверх и снова вниз, как распрямляет и сгибает руку в локте. Снова показал на тумбочку.

Рязанцев подал карандаш.

Острием карандаша Головин покалывал себя: лицо, левую руку, грудь, а едва заметным шевелением правой стороны лица показывал, чувствовал он уколы или не чувствовал.

Левая сторона его туловища, левая рука, левая щека уже не чувствовали ничего. Упал и карандаш.

Он дышал редко и хрипло, но все еще чего-то хотел.

Рязанцев догадался и подал часы.

Правым ухом Головин услышал ход: раз-два, раз-два, раз-два! — удары отражались в очертаниях его приоткрытых губ. Одним глазом он видел время — Рязанцев и это понял.

Было без двух минут семь утра. Проскрипел по рельсам трамвай. Минутная стрелка достигла римской цифры XII, часы упали, упала рука…

Вот так это было.

В костре, в самой глубине лиственничного кряжа, сиял яркий и прозрачный сплав.

Онежка сидела все в той же позе, обхватив руками колени.

— А ночь необыкновенная. Правда, Онежка? — спросил ее Рязанцев.

Онежка вздохнула, подняла лицо к темному небу.

— Правда, правда! — И улыбнулась.

Улыбка успокоила Рязанцева: значит, его рассказ не так уж сильно подействовал на Онежку. «Спокойная девчушка», — подумал он и тоже улыбнулся ей в ответ.

Глава десятая

У Вершинина-старшего была такая поговорка: «Нету на вас Барабы!»

Правда, вслух он произносил эту поговорку редко, но когда спорил с Рязанцевым, не то чтобы про себя ее повторял, а как-то все время чувствовал.

«Правильным» человеком был Рязанцев потому, что не пережил своей Барабы. А хотел Вершинин, чтобы его неизменный оппонент хватил бы лиха. «Ничего! — думал он о Рязанцеве. — Молодой еще, нет пятидесяти. Ни забот, ни сомнений, ни поражений в жизни не было. Но жизнь еще возьмет свое, успеет его научить… Будет и у него своя Бараба!»

Поговорка эта имела свою историю.

В научном мире нынче известно, что одним из крупнейших знатоков природы Горного Алтая является профессор — доктор географических наук Вершинин.

Уже мало кто помнил Вершинина того времени, когда он занимался природой не только Алтая, но и всей Сибири, всеми ее производительными силами.

А между тем было такое время — начало тридцатых годов.

Вершинин всегда хотел стать энциклопедистом, таким же, как Семенов-Тян-Шанский Петр Петрович.

Семенов-Тян-Шанский был географом, статистиком, энтомологом, ботаником, государственным деятелем, а написав «Этюды по истории нидерландской живописи», стал еще и почетным членом Академии художеств. Семенов-Тян-Шанский был эрудитом, а кто Вершинина лишил этого права?

Берг Лев Семенович, современник Вершинина, будучи ихтиологом, создал учение о географических ландшафтах, написал «Очерки по истории русских географических открытий» и «Основы климатологии». Вершинину довелось испытать личное обаяние этого человека, и, может быть, именно тогда он впервые пережил страстное желание служить науке энциклопедической. А разве время энциклопедистов прошло? Разве отныне они стали называться дилетантами?

Правда, на глазах Вершинина его однокашники, называя себя географами, занимались не географией, а только поверхностными водами, но не всеми, а только озерами, озерами тоже не всеми, только солеными; в конце же концов не всеми солеными озерами, а только одним-двумя из них. И преуспевали при этом.

Вершинин презирал такую науку о горько-соленом озере Баскунчак или солоновато-пресном озере Чаны.

П вскоре после окончания университета он принялся за необыкновенный труд: «Природа и народное хозяйство Сибири (Материалы к пятилетним планам реконструкции и развития)». Труд должен был подчинить себе все народнохозяйственные проблемы Сибири, сделать их «ведомыми» науки, должен был стать грандиозным слиянием всех познаний о природе со всеми задачами преобразования этой природы.