Тропы Алтая

Положив голову на колени, а колени обхватив руками, она смотрела и смотрела на огонь, когда же от огня улетали куда-то вверх искры — поднимала вслед им глаза.

Это только кажется, будто ночи все одинаковы, если нет ни дождей, ни гроз, ни бурь? Только кажется…

Ночи замышляют, какими должны быть следующие за ними дни. По ночам небо тихо-тихо приближается к земле вместе с облаками, вместе с луной, вместе со звездами, и все это вместе замышляет день. От того, каким они его замыслили, от того, что должно расцвести на следующий день, а что должно завянуть, что должно растаять в горах, а что застынуть, что будет петь, а что молчать, от этого и сами ночи бывают то совсем безмолвны, то они вздыхают от зари до зари, то они спокойны, то тревожны, то они росные и туманные, то наполняются прозрачной тьмой.

Ночи сначала творят день, а потом сами прислушиваются к своему замыслу и, уходя с первыми солнечными лучами, всматриваются в него застенчиво, робко и торопливо.

Когда нынче только стемнело, что-то потревожило хвоинки на вершинах лиственниц и кедров. Это был даже не ветерок, а совсем легкое прикосновение чего-то невидимого и неслышимого. Облако их коснулось или лунный свет? Шепотом вершинки спрашивали друг друга всю ночь: показалось им или было? Было чье-то прикосновение?

Один раз прозвенел ручей и потом, тоже изредка, повторял свой струйный звон.

В чутком сне потягивалась лесная земля. Стороной, в западинке, едва касаясь трав, полз туман, а в глубине древесных стволов по капиллярам сочилась влага.

Ничто не мешало размышлениям ночи, ее замыслам. Все в них вслушивалось, в эти размышления, все хотело их угадать.

— Николай Иванович, — спросила Онежка, — а что такое жизнь?

Рязанцев лежал на боку, подперев рукою щеку, а другой рукой пошевеливал костер.

— Не знаешь? Не учили в институте? Форма существования белковых веществ — вот что это такое. — И он взглянул на нее, слегка повернув голову.

На лице Онежки вспышки костра отражались теперь чуть заметнее, и тени двух завитушек ее волос двигались по лбу.

— Видишь ли, начало всему — Солнце. В течение суток Солнце, теряя триста шестьдесят миллиардов тонн своей массы, излучает энергию. Одна двухмиллиардная этой энергии попадает на Землю. Земля же достаточно велика, чтобы силой притяжения удерживать вокруг себя атмосферу. Ну а эта атмосфера предохраняет Землю от губительного воздействия солнечной энергии и в то же время воспринимает ее живительную силу. Взаимодействие между Солнцем и Землей приводит к тому, что на Земле возникает биосфера — вода, воздух, твердая среда, а дальше — никто пока не знает, каким образом, — возникает и органическое вещество. Простейшие и растительность насыщают нашу биосферу кислородом, а это позволяет развиваться более сложным организмам. Должно быть, это так, потому что вес свободного кислорода биосферы соответствует весу всего живого на Земле. Вот и снова все… все тебе рассказал.

Снова Онежка сидела неподвижно, глядела в огонь, приподнимала голову, когда вверх, к звездам, уносились искры костра. Прислушивалась еще к чему-то, о чем Рязанцев пока не говорил, но должен был сказать.

Рязанцев приподнялся, опираясь на локоть, свободной рукой пошарил по карманам и достал записную книжку.

— Посвети-ка. Горит ярко, а все-таки посвети-ка еще.

Онежка нашла в полевой сумке электрический фонарик.

— Выписал откуда-то и когда-то. — И он прочел: — «Дмитриева Елизавета Лукинична родилась в 1851 году в Псковской губернии. Очень рано заключила фиктивный брак, уехала за границу, в Женеве была одним из организаторов Русской секции Первого Интернационала, а девятнадцати лет, уже как представительница этой секции, поехала к Карлу Марксу в Лондон. Карл Маркс направил Дмитриеву в Париж представителем Генерального Совета, и там она осно вала женскую военную лигу, а в последние дни Парижской коммуны возглавила отряд женщин, сражавшихся с версальцами на баррикадах. Возвратилась в Россию, вышла замуж за осужденного на поселение, отправилась с ним в Сибирь. В Сибири и умерла…» Это то, о чем ты хотела узнать?

Долгое-долгое Онежкино молчание было ответом… А потом она вдруг спросила:

— Николай Иванович, а что такое смерть?

В мельчайших подробностях Рязанцев помнил и смерть.

В возрасте только чуть за шестьдесят умер его приемный отец, известный в Сибири механик и конструктор Александр Александрович Головин.

Было это ранним утром, в январе, в самую стужу, и окно больничной палаты покрылось густым, как мех, инеем.

Рязанцеву позвонили из больницы около шести, и когда он вошел в палату, которую оставил всего лишь несколько часов назад, его поразили морщины на лице человека. Незаметные и даже уместные прежде, они вдруг разделили лицо на отдельные треугольники и квадраты почти правильной геометрической формы. Эта правильность и строгость всех линий профиля заставили Рязанцева подумать, что человек уже мертв.

Но он не был мертв и, как только Рязанцев остановился в изголовье, показал на стул.

Рязанцев сел.

— Что, Александр Александрович?

Что-то нужно было подать с тумбочки.