Тропы Алтая

А Вершинин ждал сына, но ничего о нем не говорил, гораздо чаще он вспоминал почему-то Лопарева, особенно — Рязанцева.

Заочно он очень охотно и горячо с Рязанцевым спорил, заново начинал с ним прежние дискуссии, неизменно теперь в этих дискуссиях брал верх и говорил Полине:

— Вот он, ваш друг-приятель. Неглуп. Последователен. Не без достоинства.

Полина же молчала, глаза становились у нее темнее, когда она Вершинина-старшего слушала, но один раз она его спросила:

— Что же, Константин Владимирович, Рязанцев нынче попортил вам крови? Неужели он это может?

Вершинин взмахнул палкой.

— Представьте — может. И даже — очень! Говоря вообще.

Рита отряхнула с рук перегной, в котором они с Полиной считали древесные семена, выпрямилась и вдруг сказала Вершинину:

— Просто-напросто Николай Иванович каждый день вас в чем-нибудь опровергал… Между прочим. Не торопясь…

Вершинин долго смотрел на Риту… Поковырял палкой перегной.

— Что такое? — спросил он у кого-то, кажется, у самого себя. — Вот именно — что такое. Нынче у меня одна опера — Владимирогорский! Всем остальным доставляет удовольствие немилосердно на меня капать. Вот и ей, — он показал палкой на Риту, — и ей то же самое… — Потом он вдруг улыбнулся: — Вернется Андрюха, сын, мы с ним вдвоем еще… Мы с ним перед самым отъездом в маршрут уже кое о чем договорились! Твердо!

Полина же тихо сказала Рите:

— Это — ты напрасно…

И то, что Вершинин-старший не вспылил, не рассердился на Риту, а даже как будто бы ласково ее простил, и то, что Полина очень строго, даже грубо, сказала ей «это — ты напрасно…», а больше ничего не сказала, — весь тот день с полудня и до глубокой ночи сделали для Риты еще более тяжким.

И утро следующего дня тоже было таким же, а к вечеру вернулся Андрей.

Увидев его верхом на лошади, все в той же рваной шляпе, Рита забилась в палатку, легла поверх спального мешка и, зажав голову обеими руками, стала глядеть через приоткрытый полог.

Уже через минуту она возненавидела Владимирогорского потому, что он задержал около себя Андрея какими-то глупыми вопросами. Вопросов не слышно было, но другими они не могли быть…

Восстала против старшего Вершинина: он стоял, сложив руки на груди, и глядел на сына, словно памятник своей собственной нежности, а полевая сумка раскачивалась на нем в это время туда-сюда, и время текло нестерпимо медленно.

Но потом все эти переживания оказались сущими пустяками. Они в одно мгновение ими стали, потому что на ее глазах Вершинин-старший обидел Андрея.

Рита еще никогда не видела Андрея обиженным…

Уже давно она страстно хотела обидеть его сама, хотела, чтобы кто-нибудь обидел его при ней; ждала, когда же нанесет ему обиду отец. И вот дождалась.

То, что она увидела — сразу ссутулившуюся фигуру Андрея, лицо совершенно без всякого выражения, походку — медленную, незнакомую, — заставило ее снова почувствовать свою вину… У нее не было ни капли сомнения в том, что это она во всем виновата, она этого желала, и вот желание осуществилось: Андрей обижен.

Оставив образцы почв на разостланном плаще, Андрей сказал отцу, что пора поить лошадь, и ушел от него на берег ручья.

Он долго-долго сидел там, держа лошадь в поводу, а Рита смотрела на него, стоя неподалеку за стволом огромней лиственницы. Знала, что не должна подходить к нему близко… Уходила и снова возвращалась.

Сколько раз она твердила раньше: «Нам — женщинам…», «Мы — женщины…», «Нас — женщин…» — и никто не мог ответить ей, что это значит. Без размышлений ответил Андрей, когда сказал: «Женщина будет такой, какой хочет видеть ее мужчина. Смелой так смелой. Красивой так красивой. Тряпкой так тряпкой».

Она же в ответ назвала его мальчишкой: «Откуда тебе известно, мальчишка?»

Зачем сказала так?

Для нее он уже тогда был таким, каким для других когда-нибудь будет. Мальчишкой он мог быть для всех, для нее он был мужчиной. Какой он захочет увидеть ее — этот мужчина? Мерзкой? Скверной? Навсегда несчастной? Любящей? Счастливой?

Прошел еще один день…

Вершинин-старший час от часу суетился все больше и больше, доказывал, будто это преступление — столько времени проводить на одном и том же месте, что давно пора двигаться к новой и последней стоянке, пора свертывать экспедицию, возвращаться в город и заняться там окончательной камеральной обработкой полевых материалов.

И лагерь уже снялся бы, но все еще не возвращались Рязанцев и Лопарев. Приходилось их ждать.

Поспешность Вершинина-старшего пугала Риту. Она догадывалась о какой-то неправде всей их экспедиции, которую так легко было и свернуть и развернуть, доказывая, что над «Картой» необходимо работать еще несколько лет, а спустя день-другой — что ее совершенно необходимо закончить нынче же.

Эта неправда мучила прежде всего Андрея, а глядя на него, и она мучилась тоже.