Тропинка в зимнем городе

Хариусы приближались к червяку, бойко вьющемуся, будто звавшему — ну, налетай, бери, — однако лишь играли, забавлялись вокруг него. И ни один не пожелал съесть, будто кто-то предупредил их строго-настрого: опасайтесь подвоха, не трогайте эту наживку!

Это озадачило Ваню. Ведь он уж немало переловил рыбы на своем невеликом веку: пескарей и уклеек, ельцов, плотвы, язей… Ну, допустим, один хариус не схватит, другой, но третий-то уж никак не должен удержаться. А тут вон сколько их плавает, и здоровенные все, — хоть бы один осмелился!

— Погоди, я сейчас попробую на личинку, — сказал дедушка, видя такое невеселое дело.

И как только в воду плюхнулась белая пухлая личинка, рыбы устремились к ней. Но — вот диво-то! — опять ни одна не клюнула. Да ведь лакомство какое — сам бы ел… а они лишь обнюхивают. Носы воротят, как привередливые барышни. А еще говорят, что хариус жадно наживку хватает…

Дед с внуком долго стояли, держа в руках удочки, похлопывали ими по воде, водили туда-сюда, но ни одна рыба так и не соблазнилась угощеньем.

Было, конечно, приятно просто смотреть на их игры в прозрачной воде. Но постепенно в сердце копилась досада на этих капризных, своенравных созданий: пусть хоть парочка осознает, что люди настроились на уху…

Закинули третью удочку, наживленную крупным оводом, но хитрецы и к нему подплывали лишь для знакомства.

Наконец дед с внуком решили оставить закинутые удочки, а сами уйти: быть может, хариусы видят рыбаков и стесняются на людях закусывать? Взошли на обрыв, присели на краю, где рос мягкий теплый ягель.

— Кажется, мы с тобой, Ванюша, опоздали на ихний жор, — посочувствовал дед загоревавшему Ване. — Упустили час.

— Что же, они могут и вовсе не клюнуть? — Ване все еще не верилось, что при таком обилии рыбы они останутся ни с чем.

— Может случиться и так. Хариус-то, он такой: ежели не берет, ты ему хоть что пихай в рот — все равно выплюнет.

— И все одинаково сыты?

— А бес их разберет.

— Ну и диво. Будто им приказ дан: есть или нет.

— Возможно, и приказ у них имеется… Много ли мы знаем об их житье-бытье? — Старик охлопал карман, собираясь закурить. — Не попадутся — ну и ладно. Увидели хоть, что в Тян-реке есть еще хариус. Как-нибудь в другой раз поймаем. Прежде-то они и в Черемне водились, иные, бывало, до килограмма тянули. Потом их переловили начисто.

— Как же так? — спросил Ваня, неотрывно глядя на поплавки.

— Правда, не вчера это было — но было, язви тя в корень. Возьмут душегубы поганые в больнице лекарство крепкое, как яд, перемешают с тестом и бросают в воду небольшими катышками. Хариус — хвать, и тут же всплывает белым брюхом кверху.

— Ну и живодеры!

— Да, иной раз человеческая жадность границ не имеет. Долго ли они эдак-то, на лекарство, ловили — не знаю, но хариуса в Черемне извели. К тому же там ведь раньше и острогой немало били. В молодости я и сам, бывало, не раз ходил. Щук брали, верно. А хариуса-то, его не больно и спроворишься зацепить острогой, — он увертлив. А которого все же настигнешь — острога непременно попадет не в спину, а либо возле головы, либо к хвосту ближе.

Покуда они беседовали, с другого берега бесшумно вспорхнула на сосну серая птица с длинным хвостом. Ваня такую-то вроде бы еще и не видывал.

— Кукушка, — шепнул дедушка.

— Ну-у, так вот ты какая? С виду-то невзрачна. Зато голосиста. Леса и воды летние оживляет и жалобит.

Мальчик, конечно, знает, что теперь, на закате лета, кукушка уже не кукует.

— Говорят про нее: щетинками ячменных зерен подавилась, — пояснил дед. — Откуковала.

Заглядевшись на птицу, бесшумно и перевальчиво шаставшую с ветки на ветку, Ваня даже забыл о хариусах.

— Кукушка бесприютная… Это правда, дедушка, что она так никогда и не знает своих деток?

— Правда. Гнезда не вьет, в чужие гнезда свои яйца подкладывает. И вот ведь диво какое: она, сказывают, караулит, когда другие мелкие пташки начнут сооружать себе гнезда. Дня три-четыре кружит около. А тем временем в ее чреве дозревает одно-единственное яйцо. И когда птахи кончат строительство, снесут в гнезде яички — кукушка опять следит, чтобы родительница отлучилась на миг, либо даже сама ее вспугнет. Да еще смахнет из гнезда одно-два яйца, а вместо них положит свое, такое же пестрое…

— Такое же пестрое? — переспрашивает мальчик, позабыв обо всем на свете.

— Да… ведь она уже заранее знает, у какой птицы какого рисунка яйцо.

— А разве ее яйцо не побольше тех, пичужкиных?

— Нет. Все тут породой кукушкиной предусмотрено. Она такое же маленькое яичко кладет, да… А потом кукушонок раньше других вылупится, растет скоро, названых братьев своих опережая, да и выталкивает их из гнезда, остается там за хозяина, язви его в корень!

— Тоже порядочный живоглот, — негодует Ваня.

— А несчастные пташки маются, выбиваются из сил, одного его, прорву, кормят. Заместо любимых дитятей. И до тех пор снабжают, пока он на крылья не встанет да не вылетит из гнезда — все равно уж в нем не умещается.