Тропинка в зимнем городе

— В стародавние времена по берегам этой реки люди наши не промышляли, из-за отдаленности, конечно… Но однажды мой дед возьми да и отправься — как мы с тобой — в дальнюю дорогу: глянуть, что там за леса? Приблизился к этим местам и вдруг услыхал петушиное пение. Вот так диво: откуда же здесь петуху быть, язви тя в корень, посреди дремучего леса? Испугался даже. Ну да будь что будет! Подошел — избушка стоит, лабаз тоже. В небольшом огородишке на грядках лук растет да что. Два здоровых пса бросились к нему, но чей-то окрик тут же остановил их. И вышел навстречу седобородый старик.

Ласковый из себя такой, разговаривает и глядит душевно, только много русских слов, вперемешку с коми, вставляет. Я, говорит, Тян. Тян? Да, Тян я… Так нам после дед наш рассказывал. Но мне сдается, что дедушка наш, не больно-то в русском языке кумекая, что-то перепутал. Я думаю, что старик назвал себя смутьяном — Смутьян, мол, я, деду трудным показалось такое имя, он и укоротил маленько, вышло — Тян.

И поведал старик нашему деду о своем житье-бытье. Когда, мол, расстались с Ориной, едва не преставился с горя. Но оставаться в селе непризнанным и отвергнутым мужиком было совестно. Уйти с родной земли тоже нет мочи. Вот здесь, в лесах глухих, и прижился. Только он сюда не как мы, а с противоположной стороны пришел. А до того, как скрыться от людей, он все же одному старичку, другу молодости своей, поведал, где его убежище, чтобы тот ему хлебушка принашивал иногда. Ну, зверя да птицу промыслить — на то он, Тян, и сам мастер. У него, баил дед, даже лось прирученный был. Позволял седлать себя и смолистую конду-сосну тягал на дрова для хозяина.

— Ну и ну! — подивился Ваня.

— И вот всю осень дед мой охотился с Тяном. Ух, и много добычи взяли, места-то здесь изобильные. А потом, поутру однажды, Тян и говорит деду: друг ты мой сердечный, завтра я отойду на тот свет. Тебе завещание: похорони меня на холме под кедрами, чтобы мне оттуда и утром и вечером видны были сосновые боры на другом берегу… Завещание то мой дедушка выполнил. — Старик вздохнул. Почувствовал, как внук ерзает-прижимается к нему, взялся ласково увещевать его: — Что, напугал я тебя маленько своим рассказом? Да ничего. Будь всегда крепок сердцем. Мне ведь мой дедушка тоже здесь, в этих местах, обо всем поведал, — как и я нынче. Много чего я потом повидал в своей жизни, но этот сказ крепко запомнил. И в самые тяжкие времена, бывало, вспомню о Тяне — и полегчает на душе, будто сам сильнее и бесстрашней становлюсь. Вот пускай и тебе, внучек, старый Тян помогает в трудную пору…

— Дедушка, а если бы Тян жил теперь, в наше время, он бы, может, и героем был? Правда?

— А чего бы нет. Мог и героем стать. Нешто мало у нас, в коми крае, героев?

— Значит, этот домок — Тянов и есть?

— Нет, что ты. Тот уж сгнил давно. А эту избушку мы с отцом срубили.

Ваня вздохнул с облегчением: хотя старый солдат Тян ему и сделался роднее, однако в темной лесной избушке поневоле в душу закрадывались страхи.

Дед с внуком растянулись опять на теплом мягком сене.

— Спокойной ночи, внук. Пусть нам дедушка Тян пошлет добрый сон и веселые сновиденья.

7

— Нынче мы с тобой, Ванюша, для передыху, здесь, вкруг дома, похлопочем, — сказал дедушка за утренним чаем. — Дровишек запасем. Надерем бабушке бересты для коробов и лукошек. А перво-наперво сходим за боровиками: вечор я приметил — появились уже, как после ливней распогодилось.

— А далеко идти надо?

— Недалече. Вдоль берега добрый ягельный лес тянется. Там грибы боровики в первую голову появляются. Ежели есть уже, отборные возьмем — для сушки. Зимою супчик из белых грибов — ох, и вкусен…

После мирного сна на душе у старика легко и спокойно.

И день, к тому же, опять погожий встает.

Вскоре дед с внуком, прихватив из лабаза старые наберушки, уже шагали по едва заметной тропе к верховью Тян-реки. Ружья, как и полагается, были при них. И Сюдай, конечно, домовничать не остался — тоже наладился по грибы.

Прошли полверсты, миновали ручьишко, поднялись на взгорок. Ваня, шагавший впереди, вдруг остолбенел, сердце так и екнуло. Перед ним, на волглом зеленом ягеле, важно восседала пара боровиков.

— Гляди-ка, дедушка, какие молодцы! — радостно воскликнул он и присел на корточки. Срезал не тотчас, а сперва огладил по головкам того и другого, словно малых деток. Боровики были тугими, прохладными, распирали боками ладонь. Ваня острым ножиком срезал ножки толщиною с репку; грибы оказались снежно-белыми внутри и в них не обнаружилось ни единого червячного следа. Здесь в прохладе, да на чистом ягеле, шляпки их сверху были темно-бурыми, как подрумяненный каравай, а снизу будто смазаны густой сметаной либо начинены творогом, ну, хоть клади прямо в рот — таким аппетитным и вкусным было на вид боровое диво.

Чуть в сторонке дедушка тоже срезал белый гриб: радостно, конечно, и ему держать в руке такое добро, но больше всего старый солдат доволен тем, что удача сопутствует внуку.