Тропа Кайманова

Огромным усилием воли Кайманов заставил себя не проверять магазин, не передергивать затвор, чтобы посмотреть, есть ли в маузере хоть один патрон: ясно, в его личном оружии патронов ему не оставили. Но зачем вернули маузер? Зачем специально доставали для него советскую военную форму? Что за этим кроется?..

После того как Кайманов оделся, Флегонт жестом предложил ему пройти через один из проломов внутрь крепостного вала.

Здесь расположилось десятка полтора бандитов. Один вид их заставил бы дрогнуть сердце и не очень робкого человека. Все на великолепных лошадях. Именно для этих лошадей и везли из аула сено, ячмень и овес, а воды, хоть и горьковато-солоноватой, наверное, хватало и в крепости.

Ахалтекинцы лоснились от хорошего корма, и по тому, как они, застоявшись на месте, нервно перебирали ногами, было видно, что лошади полны сил. Да и те, что совершили ночной переход, не больше чем через сутки восстановят силы. Так что, если подойдет отряд капитана Рыжакова, в чем Яков не сомневался, Флегонту и Аббасу-Кули не составит никакого труда уйти от измотанных маршем по пустыне лошадей пограничников.

«Надо бежать!.. Любыми путями бежать!.. Пока есть силы, пока не отбили внутренности, пока идет эта иезуитская, с дьявольской слащавостью игра, в которой сначала будут убеждать притворным гостеприимством, а потом принуждать каленым железом... Но ведь Флегонт и Аббас-Кули отлично знают, кто такой Яков Кайманов!.. Должны же они понимать, что вся эта комедия ни к чему, что никогда и ни на какой сговор он не пойдет! На что же они рассчитывают? Что за дьявольский замысел вынашивают? Как разгадать и найти выход из этого катастрофически безнадежного положения?»

Но что бы ни задумали враги, Якову надо было сохранить силы, сохранить ясную голову для борьбы.

— Вот теперь можно и чаю попить, — все так же приветливо сказал Флегонт.

Он жестом пригласил Якова пройти на плоский, шириной в добрых пять-шесть метров гребень крепостного вала, где хоть немного протягивало ветерком. Там, под широким навесом из плащ-палатки, натянутой на расчаленные веревками высокие колья, была расстелена кошма, поверх которой положен ковер, посередине ковра — дастархан, уставленный фарфоровыми чайниками, пиалами. В центре красовалось деревянное блюдо, на котором дымился плов.

Больше суток Кайманов ничего не брал в рот и сейчас вдруг почувствовал такой голод, что наверняка и без помощников управился бы со всем этим угощением.

Сотни и тысячи раз ел он в кибитках друзей — туркмен и курдов.

Садиться за трапезу с врагами приходилось впервые. И тем не менее отказываться от пищи было бессмысленно: необходимы силы для борьбы, для победы...

— Во имя аллаха всемилостивого и всемогущего... — Аббас-Кули сотворил проникновенную молитву, которую закончил многозначительными словами: — Не возлагает аллах на душу ничего, кроме возможного для нее. Ей то, что она приобрела для аллаха, а против нее то, что она приобрела для себя... Поистине аллах всеведущ, всемогущ...

Кайманов хотел было сказать: «Что это ты, Аббас-Кули, грабил, убивал, занимался подлогами и провокациями, а теперь юродствуешь, в религию ударился?», но счел более благоразумным воздержаться от замечаний, памятуя, что не Аббас-Кули у него в комендатуре, а он сам в стане врага.

Некоторое время ели молча, утоляя голод.

Бандиты Мордовцева расположились по всей верхней площадке вала, группируясь на простых кошмах по пять-шесть человек под такими же навесами, только поменьше.

В ближайшей группе Кайманов видел одних сыновей Востока.

Изрядно подкрепившись, Яков отложил ложку.

— За угощение спасибо, — сказал он. — Теперь поговорим начистоту. Почему вы не убили меня сразу? Что вам от меня надо?

И Флегонт, и Аббас-Кули изобразили на своих лицах такое неподдельное изумление, что можно было подумать, будто у них и в мыслях не было убивать такого близкого и разлюбезного им человека.

Кайманова раздражало неприятное и непривычное для него положение. Всю жизнь, в любой ситуации: в стычках ли на границе, во время ли допросов в комендатуре, которые он вел, в разговорах ли с представителями закордонных властей, тем более в отношениях с калтаманами бандитов, — он привык держать инициативу в своих руках, управлять и боем, и разговором любого уровня, содержания и остроты, без труда навязывать свою волю.

Сейчас получалась иная картина. Кто-то словно опутал его невидимыми нитями и с помощью этих нитей заведомо определял его путь и действия в таком направлении, в каком было выгодно Флегонту.

Яков чувствовал, что приближается к гибельному пределу.

В чем состоял этот предел? Поведение своих смертельных врагов он просто не понимал.

Его, оглушенного и на какое-то время потерявшего сознание, безоружного, захваченного столь мастерски, можно было тысячу раз убить и, кстати говоря, получить немалые деньги от господина Фаратхана.