Кладовщик медленно огляделся вокруг, с сомнением покачал головой, затем увидел убитого Чары Ильяса.
— Вот он! У него еще ноготь на большом пальце правой руки прибит. Черный! Можете проверить!
Кайманов посмотрел на руки Чары Ильяса. Действительно, ноготь большого пальца правой руки у него от внутреннего кровоизлияния был черным.
Яков подошел к Ястребилову, сказал вполголоса:
— Обо всем, что здесь произошло, я подаю рапорт начальнику отряда...
— На свою голову, — садясь в машину, раздраженно бросил Ястребилов.
А Яков невольно подумал: «Какое это имеет значение, на чью голову, когда из-за трусости и тщеславия Ястребилова оборвалась единственная нить, которую удалось нащупать с таким трудом, чтобы найти тех, кто подготовил и совершил преступление».
Круг замкнулся...
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
НА ДАУГАНЕ
Прошло уже более полутора месяцев с того времени, когда из-за неудачной операции в ауле Карнау были утеряны следы, ведущие к таинственному мулле или ишану, по чьей милости были убиты маленькая Эки-Киз и Айгуль.
Не было ни одной зацепки, которая привела бы к засевшему то ли в песках, то ли в каком-то отдаленном ауле «духовному лицу», направившему преступную руку Чары Ильяса. Этот «духовный отец», — по всем данным, крупный деятель германской разведки, — словно чего-то ждал, ничем себя не проявляя.
Не было никаких сведений и о Флегонте Мордовцеве, следы которого, как теперь уже склонен был думать Яков, лишь привиделись ему на Дауганском кладбище и в ауле Карахар.
Не посылал больше через границу своих калтаманов и Клычхан.
Сам Яков все это время мучился жестокими приступами малярии с высокой температурой, начисто выбивавшими его из колеи. А полковник Артамонов никому другому не мог поручить поиск в песках, поскольку надо было хорошо знать и местность, и язык, и людей.
Такую задачу из всех офицеров отряда мог выполнить только Кайманов.
За все эти долгие дни и недели Якову ни разу не удалось встретиться и со Светланой: в Сталинграде шли невыносимо тяжкие бои, врачи в госпиталях сбивались с ног, неделями и месяцами не видя родных и близких.
Поговорил бы по душам хоть с Баратом, но и Барат уехал в военный санаторий долечивать руку.
Не было на Даугане и Самохина. Андрей мучился, налаживая работу оперативного погранпоста, воюя с братьями Охрименко, ефрейтором Чердаковым, переводчиком Вареней, с такими же под стать им, «воинами», собравшимися в Аргван-Тепе.
В канун октябрьских праздников Яков кое-как поднялся на ноги, но, выйдя на работу, почувствовал такую пустоту вокруг себя, как будто и через Дауган прошел фронт.
Единственное, что не слишком огорчало его, — отсутствие в самой комендатуре капитана Ястребилова. Схлопотав не без участия Якова «строгача» за историю с Чары Ильясом Авенир Аркадьевич сутками пропадал на границе, проверяя службу чуть ли не каждого солдата, не давая никакого житья начальникам застав. Всем своим поведением он как бы говорил: «Хоть я и получил взыскание, но лучше меня вы коменданта не найдете».
Угнетало Якова, так же как и других, крайне тяжелое положение наших войск на всех фронтах.
О чем бы он ни думал, что бы ни делал, все возвращался к мыслям: «Выдержат ли наши в Сталинграде...» и «Когда же наконец будет открыт второй фронт?..» Пока что никто не мог ответить на эти вопросы.
В отряде не было, пожалуй, ни одного солдата или офицера, который не подал бы рапорт об отправке в Сталинград. Начальнику погранвойск пришлось издавать специальный приказ, запрещающий писать такие рапорты. И вместе с тем целые подразделения, пройдя подготовку на пограничных заставах, чуть ли не каждый месяц отправлялись на фронт.
И все же, несмотря на отчаянно трудное положение на фронтах, что-то словно само по себе носилось в воздухе, назревало, еще не названное, позволяя надеяться на коренные перемены.
Сталинградские бои настолько затянулись, шли с таким ожесточением на одних и тех же плацдармах — ничтожно узкой полоске земли вдоль берега Волги, которую так и не смогли взять немцы, поскольку на левом берегу Волги отлично действовали и наша артиллерия, и тылы, питавшие фронт, — что вначале общая надежда: «Не возьмут немцы Сталинграда» — перешла в уверенность: «Наши выстоят, должны выстоять, не могут не выстоять!..»
Однако положение оставалось чрезвычайно тяжелым. Шли изнурительные бои на Черноморском побережье и на Кавказе; Гитлер беспощадной петлей голода продолжал душить Ленинград в невиданной по жестокости и продолжительности блокаде; все новые и новые советские части перебрасывались в Сталинград...
Наглотавшись с утра акрихина, кое-как справившись с очередным приступом малярии, Кайманов сразу же после завтрака срочно выехал на КПП Дауганского шоссе, куда вызвал его за новостями лейтенант Дзюба.
По каким-то соображениям Степан не посчитал возможным передать эти важные новости в телефонном разговоре, и Яков раздумывал, что бы это могло значить. Тем не менее предполагал, что новости Дзюбы, скорей всего, связаны с возвращением из прикордонья Амангельды, ходившего «в гости» к своим родным и знакомым.