Тропа длиною в жизнь

Ее тело – обтянутые кожей кости, высохшая палка; такие у мужчин Рода Тигрольва не в почете. Но она родила своему мужу двух сыновей – старших братьев Аймика. Что и говорить – угодила. Да и в другом умела угождать… Правда, потом рожать перестала вовсе. А Силута, вторая жена, приносила только дочерей (хорошо, не все выжили). А охотник хотел еще сыновей, хотя бы одного (старшие-то уже давно выросли, давно своими семьями живут). Потому-то, должно быть, и взял он третью жену. Совсем молоденькую и чужачку: не из Рода Ледяной Лисицы, как это чаще всего принято у детей Тигрольва, а из дочерей Волка. Она же не только с ребенком не замедлила – еще и сына долгожданного принесла! Странно ли, что Койра их обоих возненавидела? Люто, непримиримо… Добродушная толстушка Силута, та ничего, к мальчонке и вовсе хорошо относилась. Может, если бы не главная жена, и впрямь стала бы для него второй матерью. Но тут ей, одних девчонок рожающей, самой приходилось осторожничать…

Маленький Аймик (еще и не Аймик вовсе; но каково же было его детское имя, данное матерью?! Так хочется вспомнить…) сызмальства чувствовал, что его матери живется нелегко. Но как тяжело ей приходилось в действительности, он понял позднее, когда сам нежданно-негаданно чуть ли не два года провел в общине ее Рода. Дети Тигрольва искони справляли свадьбы с детьми Ледяной Лисицы; говорят, эти два Рода и пришли сюда в незапамятные времена вместе откуда-то с юга, из дальних далей, из Земли предков. У них и язык почти одинаков, и обычаи близки, тесно переплетены между собой. Как те, так и другие чужих женщин никогда не брали первыми женами; зачастую – уводили силой, и судьба их была особенно тяжела. Тем более если в своем Роду к женщинам относились не столь сурово.

Впрочем, на участи детей это никак не сказывалось: дети подрастали и становились детьми Тигрольва или Ледяной Лисицы, независимо от того, к какому Роду принадлежали их матери.

Так было бы и с ним. Да, когда его окликали: «Эй, Волчонок!» или даже «Сучонок», – ему всегда казалось: насмешничают. Издеваются! А ведь не было этого. Волчонок, Сын Серой Суки – это же всего лишь кличка по родовому имени его матери. Вроде бы не на что было обижаться, но он – обижался. Про себя, конечно; виду не подавал… Или, быть может, все дело в том, как это звучало? Или и впрямь зряшние были обиды? Теперь не понять…

Отец его любил – маленького. Чувствовал, видно: последний! Надеялся, быть может: будет лучшим из всех троих. Запомнились зимние вечера – долгие, морозные, когда за полог носа не высунуть.(Тыкуда? Слышишь? Слышишь, как свистит? Это Хайюта-«Снежница» по стойбищу рыщет, за детьми охотится. Увидит тебя, накроет своей рубахой, и поминай как звали!) Взрослые охотники Хайюты не боятся, но из дому уходят редко. Охотятся мало; припасы заготовлены с осени. А когда Хайюта беснуется – и вовсе всякая охота бесполезна; скорее сам сгинешь, чем зверя добудешь…

Один из таких вечеров. Снаружи – страшно представить, что там делается снаружи. Зарывшись в шкуры, Волчонок следит, как Хайюта безуспешно пытается откинуть полог и проникнуть в их жилище. Радостно: ага! не вышло! — но и боязно: ну а вдруг? Женщины заняты своими делами: мать и Койра шьют, Силута растирает краску, ей помогает ее дочь, его сестренка. Почти не переговариваются, даже вполголоса. И не скандалят, даже у Койры настроение мирное. Покой. Тепло. Снаружи мороз, а тут – тепло; все они в одних рубашках, босиком. Пол согрет россыпью горячих углей под шкурами, воздух нагрет пламенем очага…

Ему надоело наблюдать за входом. (Хайюта не ворвется, это ясно.) В другой раз он бы пристроился поближе к женщинам: посмотреть, как узор наводят, но сейчас… Сейчас есть кое-что интереснее. Гораздо интереснее.

Отец сидит на хозяйском месте, возле самого очага, и мастерит копье: наконечник прилаживает. Дело непростое; Волчонок уже это знает, видел. Наконечник из двух половинок собирается: вначале в паз заводится большая часть, с боковой выемкой, а потом с другой стороны к острию еще приставляется пластина. Все это нужно подогнать, закрепить смолой и ремешками… Интересно! Когда же копье готово, нипочем не догадаться, что наконечник-то не цельный, сборный.

Он жадно наблюдает за отцовскими руками – издали, из-под материнского локтя. Вдруг… Их глаза встречаются, и улыбка вновь раздвигает густую поросль на отцовском лице. – А ну-ка, иди сюда!

Он не заставляет себя долго просить, семенит босыми ножонками через все жилище. Громадная ручища подхватывает его, усаживает рядом. – Не замерз?

Отец полуголый: здесь, у очага, и совсем жарко. Все же он накидывает на сына край медвежьей шкуры.