Тронка

При упоминании о скреперистах Лине почему-то представился Египта, озорной, веселый. Он сейчас небось, оставив свой скрепер, ужинает где-нибудь в чайной беззаботно и при этом игриво подмигивает какой-нибудь девчонке своими цыганскими глазами. Или, может, в драку какую попал, он до этого охоч; а может, взяли его дружинники, а то где-нибудь в дороге громыхает по степи и везет ей, Лине, полный шестикубовый ковш абрикосов — улыбнулась она этой шутке Египты и загляделась на небо, вдоль которого от края до края высеялся звездами Чумацкий Шлях. Чумацким Шляхом назван когда-то этот изгиб Галактики. Магистральный канал проходит на юг как раз по этой звездной трассе, по которой молодая революция шагала в обмотках на штурм Перекопа, а в старину со всей Украины шли тысячи чумацких мажар, чтобы нагрузиться солью на крымских соляных озерах. Босыми ногами проходили тут когда-то твои пращуры, пускались, словно Колумбы, в сухой океан степей. И не раз, бывало, их тут косила чума и глаза еще у живых выклевывало воронье. Сквозь столетия, сквозь чуму, сквозь пожары пролегает этот путь, путь мужественных трудовых людей, страдный путь невольников и невольниц, которых со скрученными за спиной руками гнали в полон в Крым, шлях рыцарей запорожских, топотом своей конницы будивших весь край… Сколько крови и слез вобрала в себя эта многострадальная земная дорога, что звездами и созвездиями навеки отразилась в темном зеркале неба ночного!.. Дальше и дальше пойдет магистральный, ровной трассой пройдет он через Перекоп, через Турецкий вал, через вековечное поле многих кровопролитных сражений. Через стрелы татарские, ржавые патроны английские, через прах погибших революционных бойцов… Проходят века, волею людей изменяется география степи, другими становятся и люди, и ветры, и травы, остается неизменной только эта безмерная ширь степная да высокий Чумацкий Шлях, что мерцает над нею, усыпанный мириадами звезд. А впрочем, теперь уже известно, что изменяются и звезды, и наше солнце, так же как и люди. Но каждый ли поддается изменениям, можно ли души ковать, как металл, и не пустые ли это девичьи мечтания, что Египту тоже можно сделать совсем другим, безупречным? «Все это так сложно, — думает Лина, — так нелегко найти основу основ, постигнуть природу человека…» Вода по каналу понесет в степи жизнь, вольет свежесть в растения, ну а вольет ли она свежесть также и в души людские? Очистит ли она ту житейскую накипь и грязь, которой еще немало вокруг? Чистоты жаждет душа, но это, видно, даром не дается, за это пока только воюй да воюй. На днях Брага сцепился с кассиром, что привез заработную плату, кричал ему, глухому, в ухо: «Мы не только бульдозеристы, мы сантехники нашей эпохи! Такими нас и запишите. Борьба против чертополоха жизни — вот наша вторая профессия, а в вашей ведомости это не указано!..»

— Ждут сыны, ждут соколы, — приговаривает в темноте тетка Катерина.

А Василина успокаивает:

— Ничего с ними не случится.

— Погоди, сама станешь матерью, еще не то запоешь. Мальчишка, он мальчишка и есть. Все его к железу тянет. На той неделе прибегает Толик из города, в руках ржавая коробка: «Мама, что это?» А я глянула — и похолодела: мина! Ведь тут в земле пакости этой — где ни копнешь, там и наткнешься.

Звездно, тихо в пространстве. Где-то далеко на совхозных полях ровно, по-пчелиному гудит трактор; у походной мастерской мелькает переносная лампа: там все еще продолжается возня около бульдозера Кузьмы, слышны голоса, стук. Лина прислушивается к этим звукам. Вот они, люди трудной жизни. Были солдатами. Стали рабочими. Их руки привычны к рычагам, к рулю, к шоферским баранкам… Жизнь у них не тихая. Скитаются по стройкам, по дорогам, по чайным. Так и живут. В будние дни кубы дают. По праздникам в домино режутся. Грубые, как правда. Чистые, как небо. С ними она связала свою судьбу и не жалеет об этом.

— Вот ведь как трудятся, не щадят себя, — говорит Бражиха. — Если бы все так к своему делу относились, далеко бы мы уже были. А то вон Черненькую затапливает, вода просачивается из нашего канала, хаты у людей уже поразмокали, среди сухой степи болото образовалось, а почему? Потому что тот, кто проектировал, хоть его и учили, а он с холодной душой свое дело делал. Спустя рукава, лишь бы отделаться. А теперь вся Черненькая клянет его… Или даже то Кахморе возьмите. Хотя мы с Левком Иванычем и строили его, а проку в нем немного я вижу. Большое болото сделали, сто сорок тысяч гектаров леса в плавнях пустили под нож — разве ж это по-хозяйски? Разве нельзя было дамбами добрую половину тех плавней огородить? А берега? Обсадить обещали, так и поныне обсаживают языками. А люди теперь на нас, на строителей, жалуются. Возле моря живут, а напиться негде, волной берег все больше и больше разрушает, чернозем размывает все дальше, и не знаешь, где будет этому конец. Придет переселенка с коромыслом к берегу да полчаса над обрывом и провозится, пока воды там зачерпнет.

— Но мы же воду для нашего канала берем как раз из Каховского моря, — напомнила Василинка.