Трон Люцифера

В первом трактате идея единого бога отождествляется с божественным разумом в образе света, противостоящего влажному началу, созданному тьмой. Разум порождает слово. Разум поэтому бог-отец, а Логос — сын божий. «Откуда, — вопрошает Трисмегист своего небесного собеседника, — произошли стихии природы?»- «Из воли бога, который, взяв свой Логос и созерцая в нем порядок и красоту, создал мир по этому прототипу», — разъясняет «Пастырь мужей». Далее выстраивается уже знакомая нам гностическая иерархия: «Разум — бог мужской и женский, жизнь и свет, рождает через Логос божество огня и духа, которое, в свою очередь, образует семь служебных духов, обнимающих своими кругами (обратим внимание на столь знаменательное сочетание. — Е. П.) чувственный мир и управляющее им посредством так называемой судьбы». Смешав библейскую идею творца с гностическим символом падшего эона-андрогина, Трисмегист поставил перед человеком дерзновенную, еретическую в самой основе задачу — посредством совершенного знания соединиться с божеством и стать его воплощением. Бестрепетная скорбь египетской «Книги Мертвых», повествующей о загробных странствиях души, обретает у Трисмегиста явственные контуры пифагорейской абстракции, а отголоски индуистских мелодий вливаются в мощный орфический гимн. «Смерть есть наше освобождение от уз материи. Тело есть куколка (кризолида), которая открывается, когда мы созрели для более высокой жизни. При смерти наш дух выходит из тела, как аромат из цветка, ибо дух заключен в теле, как аромат в семени цветка» (трактат «Асклепий»). Как не вспомнить здесь о практике подвижников-шиваитов, о тантрической медитации, о мусульманских аскетах из ордена суфиев?

Не о реальном познании мира говорит Трисмегист, а о «разум ной жертве души и сердца», о сосредоточенном погружении в абсолют, отрешении от желаний и мысли.

«Наша мысль не может представить себе божество, и наш язык не может его определить. Бестелесное, невидимое, не имеющее формы не может быть воспринято временем. Божество есть абсолютная истина и абсолютное могущество, а абсолютно неизменное не может быть понято на земле».

Отсюда он совершенно закономерно приходит к теургии — чудотворству и волшебству. Подобно тому как верховное божество эманирует отдельных богов в небесных сферах, человеку дана сила творить богов в посвященных им храмах, излучать материю и создавать формы для чудотворных, пророческих проявлений невидимых сил.

В иерархии сфер царит творец Вселенной, в эфире царит Солнце, управляющее движением звезд и светил, Луна повелевает душами и демонами, а царь; помазанник божий, владеет лей, населенной людьми.

Как и пророки богов-победителей, сумевшие освятить своим именем ту или иную церковь, Трисмегист явно стоит на стороне властей предержащих. Согласно его учению, царские души божественны по природе и неизменны своем высочайшем достоинстве. И это вполне отвечает ностальгическому зову минувшей эпохи, когда цезарь именовался божественным, а фараон — богом.

Жалобой об утраченной цельности и универсализме пронизаны ломкие папирусы, на которых неведомая рука начертала поучения Трисмегиста. Но в трогательной жалобе этой, заглушённой песнопениями в честь бога из Назарета, мы различим и гностический бунт, и присущий раннему христианству смиренный демократизм, и грядущие черные мессы средневековья.

Государи, поучает Гермес, являющиеся несправедливыми и жестокими, таковы не по своей природе, но лишь по наущению злобных демонов. И они, демоны, не замедлят поселиться в роскошных чертогах. Когтистая нечисть с нетопыриными крыльями закружится под гулкими сводами стрельчатых арок. Инфернальные ангелочки с рожками козлят попрячутся в балдахинах королевских опочивален. Стоит ли удивляться поэтому, что хрестоматийные мифы о Духах и привидениях, о сбывшихся пророчествах, ангельских посланиях и самом черном волшебстве столь упорно цепляются за отороченный горностаем шлейф высочайших особ?

Государь и верховный жрец слитны в атавистической памяти поколений. Где еще, как не в суеверной молве, могли сохраниться осколки былой теократии? Корни генеалогических дерев Уходили во мглу, в которой таились свергнутые с Олимпа боги, ставшие демонами. Они по-прежнему алкали крови и золота, направляя судорожные движения коронованных марионеток, чьими альковами раз и навсегда завладел похотливый дьявол.

И потому астролог, алхимик и маг-чернокнижник поспешили проторить тропы к царским вратам. Они встретили радушный, хотя и чреватый эшафотом, прием. Сделались доверенными слугами, конфидентами, советниками. Не только императоры, но и святейшие папы начинали увлекаться алхимией и чернокнижием.

Средневековые алхимики как раз и приписывали Гермесу Трисмегисту так называемую «Tabula Smaragdina» — «Изумрудную скрижаль». Этот неизвестного происхождения аллегорический отрывок, в котором можно усмотреть описание системы миров и «философского камня», был признан квинтэссенцией алхимической премудрости, получившей название герметической философии.