Тролльхеттен

Завывая двигателем, автомобиль отчалил от «кастанеды», пронзая ночь светом ксеноновых фар, и с бешеной скоростью помчался вниз по Последнему пути. Ехать решили в обход, вдоль Степиной набережной, чтобы случайно не нарваться на вражеских курьеров. Дорога здесь была битая, и потому «мерседес» припадочно вилял, резко оттормаживаясь перед казавшимися бездонными ямами. Длинная и узкая Верхнегородская улица никогда не отличалась хорошим покрытием и давно уже требовала ремонта, и вполне возможно, дождалась бы его этим летом. Но лето перевернуло все планы с ног на голову.

Один раз видели одиночку — одетая в рванье человекообразная фигура поспешно рванула прочь из луча света, словно он был безмерно губителен для нее. Глава, впрочем, утверждал, что эти ночные создания — уже давно не люди.

— Надо было его шлепнуть! — крикнул один из бойцов.

— Сиди! — сказал Алексей, — не до этих сейчас.

Потом встретили пару «чумных», глупо улыбнувшихся при виде машины. Этих, напротив, объехали как можно дальше, словно боясь заразиться. Коготь уверенно вел машину. Подле Старого Моста они свернут налево, и там будет рукой подать до бомбоубежища.

Впереди среди всеобъемлющей ночной темноты появилась светлая точка, похожая чем-то на самолет, каким мы его видим в ночном небе. Только эта двигалась по земле. Увидав ее, Алексей похолодел. Нет, они не должны были…

— Крысы!!! — крикнул Коготь, отчаянно тормозя.

Впереди, в свете фар разворачивалась жемчужная «БМВ», тоже вся сияющая разноцветными огнями и полная людей. Чужие курьеры. Курьеры «катакомбников». Их что, тоже послали донести весть, и они тоже поехали в объезд?

Бойцы лихорадочно заряжали оружие.

— Спокойно! — крикнул Барышев, ощущая тяжелый холод в груди, — спокойно. Они не будут стрелять. Они нас пропустят…

Из «БМВ» лихорадочно выскакивал народ. Грохнул выстрел, и первая же пуля, пробив лобовое стекло угодила в лицо Когтю. Алексей выпрыгнул наружу, в гремящую от выстрелов ночь — «Кастанедовцы» не жалели патронов.

«Они не должны были! Не должны!» — вертелось в голове у Алексея Барышева, потому что если они первыми открыли огонь, это значит…

Со стороны «БМВ» в воздух взвился темный предмет размером с яблоко, и свет фар на миг высветил на нем рубленые грани. Барышев один успел увидеть его, и, прижимая оружие к груди, кинулся вправо, к реке. Там кусты, там можно будет отсидеться.

За спиной раскатисто громыхнуло, бежать стало легче, а потом оказалось, что он уже не бежит, а летит, обдирая лицо и руки о жесткие, скидывающие листья, ветки. «Мерседес» позади исходил желтым пламенем.

Алексей тяжело упал на землю, но тут же вскочил и побежал вдоль реки, безумными глазами глядя на болезненно желтую луну, что отражалась в незамерзающих водах Мелочевки.

Добежать до «Кастанеды», рассказать главе, что они начали стрелять первыми, а это значит война. До полного истребления, после которой только одна община останется под этим вечно закрытым солнцем. Как не вовремя, как все это тяжело…

Непрерывно уменьшаясь в численности, люди города меж тем по-прежнему увлекались своими вечными игрушками — войной, насилием, грабежом. Словно это могло спасти их от Исхода. Словно убийство соседа могло сделать их бессмертными.

* * *

А эти двое жили друг другом. Так бывает, когда новообразовавшаяся семья успешно сопротивляется неприятностям, приходящим извне, черпая уверенность и силы у второй половины. Иначе как объяснить, что они так и не примкнули ни к какой общине, образовав свою, крохотную. Вот только черпать силы становилось все труднее и труднее.

Он познал, что такое быт. Он узнал, каково быть добытчиком, опорой и надеждой.

Ему не понравилось.

Ему было тяжко бремя ответственности, он хотел стихов и красивых высоких слов. Он хотел восхитительных закатов и прогулок одуряюще пахнущими летними ночами.

А она уже не хотела, потому что нашла свое женское счастье. Ей было спокойно, и она совсем не замечала, что мир кругом рушится.

Он сбивался с ног, ходил за водой, доставал пропитание и дрова для их убогой печурки, хотя делать это становилось все труднее и труднее. Ему было противно, и вечерами, глядя на свои руки, бывший поэт и мечтатель с тягостным чувством замечал, как они огрубели. Трудно кормить семью человеку, который до недавнего времени с трудом управлял собой.

А теперь у него на шее было двое. Жена, и, как уродливый требовательный младенец, ее старая мать. Совершенно помешавшаяся старая бестия твердо решила довести его до ручки. Не вставая со своей дурнопахнущей лежанки, дотягивалась до домашних единственной оставшейся у нее конечностью — речью. Вернее ором, воем. Могла поднять всех в два часа ночи с сакраментальным требованием воды. Он сжимал зубы и выполнял требования старухи с поелику возможной безропотностью, но внутри все переворачивалось. А старая карга, страдая затаенной к нему ненавистью, не упускала возможности подколоть нежданно появившегося зятька, и хотя давно уже выжила из ума, прекрасно знала — он это ненавидит.