Трое за границей

Ему нравится вид с вершины горы, но ему также нравится, чтобы там была каменная табличка с указанием куда смотреть, стол и скамейка, где можно присесть выпить бутылочку пива и скушать «belegte Semmel» [Круглая разрезанная булочка с ветчиной или сыром.], который он аккуратно прихватит с собой. Если в придачу немец найдет на дереве полицейское объявление, запрещающее ему делать то-то и то-то, — ему станет еще уютнее и безопаснее.

Немец не испытывает неприязни даже к дикой природе — при условии, что она дикая в меру приличия. Если ему кажется, что она слишком нецивилизованна, он принимается за работу и приручает ее. Помню, недалеко от Дрездена я обнаружил живописную узенькую долину, сходящую к Эльбе. Извилистая тропа бежала вдоль горного потока, который пенился и бурлил по камням между скал, целую милю, вдоль берегов, поросших лесом. Очарованный, я шел по тропинке, пока за поворотом не наткнулся на толпу рабочих — человек восемьдесят, если не полная сотня. Они в поте лица убирали долину и приводили поток в приемлемый вид.

Все камни, которые препятствовали току воды, тщательно выбирались, грузились в телеги и увозились. Берег по обеим сторонам выкладывался кирпичом и цементировался. Нависающие кусты и деревья, спутанные стебли ползучих растений вырывались с корнем и подрезались. Чуть ниже я увидел законченную работу — какой должна быть горная долина в соответствии с немецкими представлениями.

Вода, теперь широким ленивым потоком, текла по ровному, засыпанному гравием руслу между двух стен, увенчанных каменными карнизами. Каждые сто ярдов она осторожно спускалась по трем широким деревянным площадкам. Берега были расчищены, через правильные интервалы были посажены молодые тополя. Каждый саженец был огорожен ширмой-плетенкой и подвязан к железному пруту. Как надеются местные власти, в течение двух лет долина будет «закончена» по всей длине, и опрятноумный любитель немецкой природы сможет здесь, наконец, появиться. Каждые пятьдесят ярдов будет устроена скамейка, каждые сто — полицейское объявление, каждые полмили — ресторан.

То же самое творится от Мемеля до Рейна. Они просто убирают страну. Я хорошо помню Верталь, некогда самый романтический лог во всем Шварцвальде. Когда я спускался туда в последний раз, несколько сот итальянских рабочих стояли там лагерем, в поте лица наставляя маленький буйный Вер, как должно себя вести. Здесь берега ему обкладывали кирпичом, там подрывали ему утесы; возводили цементные ступеньки, чтобы он мог спускаться чинно и без суеты.

В Германии не болтают всякую ерунду про «живую природу». В Германии природа должна вести себя как следует и не подавать дурного примера детям. Немецкий поэт, обнаружив, как в Лодоре поднимаются воды (как это живописует, несколько бессистемно, Саути), будет в таком шоке, что не сможет остановиться и написать об этом аллитерированным стихом. Он убежит и сразу заявит о них в полицию. И недолго тогда им останется пениться и шуметь.

— Ну-ка, ну-ка, что все это значит? — сурово обратится к водам глас немецких властей. — Такого мы не можем позволить, вы знаете. Вы что, не можете подниматься спокойно? Где вы, по-вашему, находитесь?

И немецкий муниципальный совет выделит для этих вод цинковые трубы, деревянные желоба, винтовые лестницы и покажет им, как следует подниматься по-немецки, благоразумно.

Опрятная страна эта Германия.

До Дрездена мы добрались в среду вечером и пробыли там до воскресенья. Можно сказать, Дрезден — город, привлекательный во всех отношениях; но это место, где нужно пожить, а не куда можно просто съездить. Его музеи и галереи, его дворцы и сады, его прекрасное и исторически насыщенное окружение — источник наслаждения на целый сезон — за неделю только приведут в замешательство. Дрезден не такой развеселый, как Вена или Париж (которые быстро надоедают); его чары по-немецки основательнее и прочнее. Это Мекка для любителя музыки. В Дрездене за пять шиллингов можно взять место в партере (после чего вас, увы, не заставишь высидеть до конца ни одну оперу в Англии, Франции или Америке).

Дрезденская притча во языцех — все тот же Август Сильный*, «Антихрист» (как его всегда называл Карлейль), который, согласно народной молве, осточертел всей Европе, оставив более тысячи наследников. Замки, где томилась та или иная отвергнутая его возлюбленная (одна из них, упорствовавшая в своем притязании на высший титул, говорят, томилась целых сорок лет, бедняжка! — узкие подземелья, где она извела свое сердце и умерла, показывают до сих пор), — замки, которым стыдно за то или иное бесчестье, — лежат, разбросанные по окрестностям, как кости на поле боя; истории в путеводителях относятся к таковым, какие «детям», воспитанным в немецком духе, лучше не слушать. Портрет Августа в полный рост висит в великолепном Цвингере*, построенном им для звериных боев, когда горожане устали от них на рыночной площади. Мрачный, откровенно животный тип — тем не менее со вкусом и цивилизованный, что так часто сопутствует низменному инстинкту. Современный Дрезден, несомненно, многим ему обязан.