Трое в снегу

— Господин Снегошлем, это она.

— Она стоит спиной, — проворчал Казимир. — Я не вижу ямочки.

— Хильда! — крикнул Фриц. — Посмотри на нас, пожалуйста! Иначе тебе придется остаться здесь.

Хильда обернулась. Хорошенькое личико было заревано.

— Не вижу никакой ямочки, — сказала снеговик. — Запираю шкаф.

— Хильдочка! — крикнул Фриц. — Улыбнись! Дядя не верит, что у тебя есть ямочка. Станцуй ему умирающего лебедя! Встаньте, драгоценная графиня! Завтра заложим твое кольцо и две тысячи марок прокатаем на американских горках. Ну, смейся! Смейся!

Все было напрасно. Хильда его не узнавала. Она не улыбалась и не смеялась. Стояла в углу и плакала. Казимир вставил ключ в замок дверцы. Фриц вцепился в его руку. Снеговик другой рукой схватил молодого человека за чуб и тряхнул его.

— Перестаньте! — яростно крикнул Хагедорн.

— Ну, ну, ну, — сказал кто-то.

— Очнитесь!

Перед ним стоял кондуктор.

— Прошу билеты!

За окном светало.

Утром в квартиру фрау Хагедорн на Моммзенштрассе позвонили. Старая дама открыла дверь. У порога стоял Карлуша, ученик мясника Кухенбуха.

— Здравствуй, — сказала она. — Мой сын опять звонит по телефону?

Карлуша покачал головой.

— Мастер передает вам привет, а сегодня сюрприз будет побольше, чем позавчера. И вы, пожалуйста, не пугайтесь. К вам придет гость.

— Гость? — переспросила дама. — Гостей не пугаются! Так кто придет?

С лестницы послышалось: «Ку-ку! Ку-ку!» Матушка Хагедорн, всплеснув руками, вышла на лестничную площадку и посмотрела за угол. Этажом ниже на ступеньках сидел ее сын и махал ей рукой.

— Ну, знаете, дальше ехать некуда! — сказала она. — Что тебе надо в Берлине, озорник ты этакий! Тебе же полагается быть в Брукбойрене! Вставай-ка, Фриц! Ступеньки слишком холодные.

— Мне обратно ехать? — спросил он. — Или сначала кофейку дадут?

— Марш в гостиную! — скомандовала она.

Он медленно поднялся и проскользнул с чемоданом мимо нее, словно в испуге. Карлуша захохотал и удалился.

Мать с сыном рука об руку вошли в квартиру. За завтраком Фриц подробно рассказал о событиях предыдущего дня. Потом прочитал оба прощальных письма.

— Тут что-то не так, мой бедный мальчик, — задумчиво сказала мать. — Ты с твоей доверчивостью опять попал впросак. Давай поспорим?

— Нет, — возразил он.

— Ты всегда воображаешь, будто можно с первого взгляда определить, есть что-то в человеке или нет, — сказала она. — Если бы ты был прав, мир выглядел бы немножко иначе. Если бы все честные люди выглядели честно, а все подлецы подло, то можно было бы смеяться. Тебе испортили чудесный отдых. С первого числа ты пойдешь в контору. Уехал на неделю раньше, Хоть плачь!

— Но, вероятно, именно поэтому Эдуард не простился со мной! — воскликнул он. — Он боялся, что я поеду с ним, а ему хотелось, чтобы я остался в Брукбойрене. Он же не предполагал, что я узнаю, как гнусно с ним обошлись,

— По крайней мере он мог бы приписать свой берлинский адрес, — сказала мать. — Можешь говорить что хочешь, но тактичный человек сделал бы это. И почему барышня не попрощалась с тобой? Почему она не оставила адреса? От девушки, на которой ты собираешься жениться, мы можем это требовать! Все как полагается!

— Ты их не знаешь, — возразил он, — Иначе ты так же мало поняла бы во всем этом, как и я, Ошибаться в людях можно, Но ошибиться до такой степени нельзя.

— И что же дальше? — спросила она, — Что собираешься делать?

Он поднялся, взял шляпу, пальто и сказал:

— Искать обоих!

Она смотрела из окна, как он переходил улицу. «Горбится, — подумала она, — А когда горбится, значит, грустит».

В течение следующих пяти часов кандидат Хагедорн напряженно работал. Он посещал людей, которых звали Эдуард Шульце. Это было совершенно бессмысленное занятие. Если дверь открывал глава семейства, еще куда ни шло. Тогда Фриц хотя бы видел, что Эдуард не тот, и лишь спрашивал, есть ли у него дочь по имени Хильдегард.

Но если в дверях появлялась фрау Шульце, от досады можно было лопнуть. Ведь нельзя же было просто спросить: «Ваш супруг был в Брукбойрене до вчерашнего дня? У вас есть дочь? Ее зовут Хильда? Нет? До свидания!»

Он пробовал по-всякому. Тем не менее у него сложилось впечатление, что его везде принимали за сумасшедшего.

Особенно скверно было на Прагерштрассе и на Мазуреналлее.

На Прагерштрассе тамошняя фрау Шульце возмутилась:

— Значит, этот негодяй был в Брукбойрене? Меня он уверял, что приехал из Магдебурга. А баба с ним была? Такая толстая, рыжая?

— Нет, — сказал Фриц. — Это был не ваш муж. Вы несправедливы к нему.

— А зачем вы тогда сюда пришли? Не-ет, любезный, так не выйдет! Вы останетесь здесь! Подождем, пока мой Эдуард вернется домой! Я ему покажу!

Хагедорн еле вырвался и убежал. Вслед ему неслась такая ругань, что дрожала лестница.

А у Шульце на Мазурен-аллее была дочь, которую звали Хильдегард! Правда, ее не было дома. Но отец был здесь. Он пригласил Фрица в гостиную.

— Вы знаете мою дочь? — спросил он.

— Я не уверен, — смущенно сказал Фриц, — Может быть, это она. А может, нет. У вас есть под рукой фотография юной дамы?

Господин Шульце угрожающе засмеялся.